Поэма о фарфоровой чашке
Шрифт:
Пустынный двор сразу почему-то ожил. По лужам, по грязи побежали куда-то в одну сторону рабочие. Кутаясь в дождевик и размахивая руками, вместе с ними побежал Карпов.
Горновщики прильнули к окнам и встревоженно проследили за бегущими:
— К плотине ребята бегут… Рвет!..
— Ох, сорвет, товарищи!..
— Ведь это беда, ребята! — встрепенулся Поликанов.
— Чистое наказание! Поглядите за горном! — решительно сказал он, что-то надумав. И, схватив пиджак и натягивая его на себя на бегу, он выбежал на двор
Плотину сорвало. Мельницы, толчеи, волокуши остановились.
Широких задержался в городе два дня, а два дня сидел на той стороне и ждал перевоза. Паром не ходил, и паромщик полеживал в старенькой избушке на берегу, пил водку и пел дикие тоскливые песни.
Только на пятый день, когда дождь затих и погода стала устанавливаться, Андрею Фомичу удалось перебраться на фабричную сторону.
Не успев обсушиться и отдохнуть с дороги, директор прошел в контору. У дверей своего кабинета он наткнулся на Власыча, который шумно поздоровался с ним и брюзгливо поведал:
— Ухайдакали плотину-те… Неустойка теперь сырьевому цеху. Убыток!..
— Ладно, ладно, скрипун! Знаю я! — отмахнулся от старика Андрей Фомич и быстро прошел в кабинет.
Пришедший туда немного спустя Карпов застал директора за столом, выкладывавшим из портфеля измятые бумаги.
— Здорово, Лексей Михайлыч!.. Ухнула плотина? Настряпали нам делов дожди?
— Ничего нельзя было поделать, — протягивая директору руку, виновато и сумрачно ответил Карпов.
Осунувшееся лицо его было измучено, под глазами лежали темные круги.
— Бились мы, бились — и все понапрасну…
— Старое барахло! — с гневным презрением сказал Широких. — Гнилье… Этак в один прекрасный день, не успеем оглянуться — и стены повалятся нам на голову. — Ну, докладывайте, что и как…
Карпов обстоятельно и торопливо стал рассказывать. Он рассказал о том, как шел дождь, как замечено было, что с плотиной неладно, как он снял, откуда можно было, рабочих и поставил к плотине, как бились, борясь с водой, и как в конце концов вода одолела все усилия, прорвала плотину, залила колеса и остановила целый цех.
— Измучились мы тут все, а толку никакого! — уныло закончил он. — Теперь месяца полтора сырьевой цех будет стоять. Несчастье…
Андрей Фомич вылез из-за стола и стал ходить по кабинету. Шаги у Андрея Фомича были большие, а кабинет маленький, и выходило, что он мечется в клетке, топчется почти на одном месте и не может уйти.
— Да, беда! — не останавливаясь, подтвердил он. — Забузят теперь в центре. Намылят нам шею, здорово намылят, Лексей Михайлыч!
Он остановился перед Карповым и широко улыбнулся.
— А мне и так намылили, больше некуда… Под суд хотели отдавать… Шум, грохот у нас на совещанье стоял несусветимый! По трестовской линии пилили-пилили меня, а потом еще пуще по партейной… Совсем, думал я, съедят напрочь, без остатку…
— Ну, наконец-то! — вспыхнул Карпов и сразу же осекся. — А эта катастрофа с плотиной, она, Андрей Фомич, нам не изгадит всего дела?
— Нет! — решительно ответил Широких. — Не изгадит… Да погоди, постой, Лексей Михайлыч, мы об этом обо всем попозже подробно потолкуем. А теперь вот забирай кой-какие бумаги да айда на плотину, на фабрику. Будем глядеть…
Отобрав из выложенной из портфеля кучки стопку бумаг, Широких сунул ее Карпову и пошел из кабинета. На ходу, словно вспомнив об этом только теперь, он объявил:
— Людей нам обещали послать… Работников… нам на усиление… На той неделе прибудут…
На улице, куда они оба вышли, было сыро. Небо, обложенное редкими ползшими зыбко и переменчиво, как змеи, облаками, лежало низка над крышами, хмурое и неприветливое. Широкие лужи тянулись от стены к стене. Грязь громко чавкала под ногами.
Дым из фабричных труб медленно стлался книзу, к самой земле.
Пруд вздулся, и мутная вода его выплеснулась через высокие берега. Высокая мутная вода залила плотину, снесла мостки и медленно текла в Белую.
Широких обошел плотину, перебрался в полутемные сараи, где сиротливо и заброшенно стояли молчаливые и неподвижные теперь волокуши и толчеи, где остановились громадные колеса и куда жидкой грязью просочилась дурившая, проказливая вода.
— Дела!.. — протянул Андрей Фомич и пошел дальше.
Фабричный двор весь залит был глинистой непролазной грязью. От корпуса к корпусу пробираться можно было только по наспех проложенным дощатым мосткам. Фабричные стены, обрызганные, ополоснутые дождями, были неприглядны и неряшливы. Окна глядели подслеповато и тускло.
— Красота! — усмехнулся зло Широких и выругался.
Побывав в горновом и токарном цехах, Широких круто повернул туда, где тянулось каменное здание глазуровочного отделения. У входа в это отделение Карпов замялся:
— Я, Андрей Фомич, пожалуй, пройду в расписной…
— Обожди… Вместе туда зайдем! — попросил директор. — Мы тут ненадолго…
Карпов опустил глаза и, промолчав, пошел вслед за директором в глазуровочное отделение.
Женщины оглянулись на вошедших и жарче принялись за работу. Молчаливая настороженность встретила пришедших. Андрей Фомич медленно прошел возле работниц, изредка останавливаясь подле какой-нибудь. Он поздоровался со всеми легким кивком головы и почти каждой сказал что-нибудь веселое и приветливое. В отделении повеяло свежестью. Всплеснулся легкий смех. На лицах затеплились улыбки.