Поэзия Бориса Пастернака
Шрифт:
Полы подметены, на скатерти - ни крошки, Как детский поцелуй, спокойно дышит стих, И Золушка бежит - во дни удач на дрожках, А сдан последний грош,- и на своих двоих.
Романтический конфликт в его открытом виде (поэт и толпа) наибольшего накала достиг в стихотворении «Любимая - жуть! Когда любит поэт...», одном из самых знаменитых в «Сестре». Ирония - редкость в лирике Пастернака, но здесь он с сарказмом, ядовито и зло рисует образ мещанства, противопоставив ему романтическую фигуру поэта, несущего в себе дыхание изначальных стихий.
Любимая - жуть! Когда любит поэт, Влюбляется бог неприкаянный. И хаос опять выползает на свет, Как во времена ископаемых.
Глаза
Он видит, как свадьбы справляют вокруг, Как спаивают, просыпаются. Как обшелягушечью эту икру Зовут, обрядив ее, паюсной.
Мало того: далее следует совсем уж необычное для Пастернака. Поэт у него не только чувствует свою отчужденность в мире самодовольной пошлости, «общелягушечьей икры» безликости - он сам, «по-маяковски», «по-цветаевски», бросает этому миру вызов, метя в его святая святых - принцип благопристойности:
Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт И трутнями трутся и ползают. Он вашу сестру, как вакханку с амфор. Подымет с земли и использует.
Существует осторожная версия, что ничего «страшного» здесь, может быть, и нет. Подымет... как осколки древней вазы, использует... для искусства. В таком случае придется признать факт чрезвычайной неточности стиха. Только современники прочитали эту строфу очень определенно, именно «как у Маяковского», «как у Цветаевой» (ср.: «Будут девками ваши дочери//И поэтами - сыновья»). Пастернак это прекрасно чувствовал - и испугался собственной дерзости, вызывающего ^использует». Известно, что в 1956 году он пытался переделать стихи:
Но там, где -шумит самодурство повес, И барство царит, и купечество. Он вашу сестру вознесет до небес. Превыше всего человечества.
Порадуемся, что этот пресноватый, при всей «идеальности», вариант остался в черновиках. Пастернаку ли приукрашивать свое чувство к женщине? В его стихах, и ранних, и поздних, любовь не числится по разряду «земной» или «небесной», а являет собою чувство полное, здоровое, равно молитвенное и дерзкое. В том же 1956 году:
Пошло слово любовь, ты права. Я придумаю кличку иную. Для тебя я весь мир, все слова. Если хочешь, переименую.
(«Без названия»)
Собственно говоря, в «дерзком» основном тексте стихотворения «Любимая - жуть!..» Пастернак тоже «возносит» женщину «до небес». Но сохраняет при этом, пусть в данном случае лишь намеком, сложность драматической ситуации, которая стоит за полемическим выпадом. А она стоит, и романтическим пафосом дело тут не исчерпывается. «Он вышел из моды. Он знает - нельзя» - уже это, ироническое, но все же признание другой логики вносит в стихотворение дополнительную объемность. И дальше. «Он вашу сестру... подымет с земли». Значит - вырвет из привычного круга, из той логики и морали, согласно которой поэт «вышел из моды». Знакомая ситуация, и в ней, строго говоря, не одна-единственная правда. Это и ваша сестра, оскорбленные и по-своему тоже правые Лаэрт и Валентин! У Артура Шопенгауэра есть классификация трагических коллизий. Первая коллизия - когда причиной трагедии является зло, сосредоточенное в определенном лице (Яго в «Отелло»). Вторая - когда трагическая развязка обусловлена стечением исторических обстоятельств (враждой Монтекки и Капулетти в «Ромео и Джульетте»). И, наконец, третья - когда в трагической ситуации нет виновных, когда она выражает глубинную трагедийность целого бытия (Гамлет - Офелия, Фауст - Маргарита). В творчестве Пастернака коллизия Гамлет - Офелия, Фауст - Маргарита не однажды отражается своей драматической
Стихи мои, бегом, бегом. Мне в вас нужда, как никогда. С бульвара за угол есть дом. Где дней порвалась череда. Где пуст уют и брошен труд И плачут, думают и ждут.
Где пьют, как воду, горький бром Полубессонниц, полудрем. Есть дом, где хлеб как лебеда, Есть дом,- так вот бегом туда.
О. как она была смела, Когда едва из-под крыла Любимой матери, шутя, Свой детский смех мне отдала, Без прекословии и помех - Свой детский мир и детский смех, Обид не знавшее дитя, Свои заботы и дела.
Такие ситуации неподвластны прямому моральному декретированию. И ссылка на «наследье страшное мещан», содержащаяся в стихотворении, объяснит далеко не все, если вообще что-то объяснит.
Вовсе не утверждаю, что подобная ситуация впрямую предполагается в стихотворении «Любимая - жуть!..». Она присутствует здесь в растворенном виде, как «вековой прототип», как устойчивый для Пастернака внутренний контекст. Романтический конфликт в поэзии Пастерпака перекрывается широким чувством трагедийности бытия. А с другой стороны, конфликт преодолевается утверждением всевластной - примиряющей и воздающей - силы искусства. В стихотворении «Любимая - жуть!..» взрыт древний хаос - любви и природы. Их вторжение в застойный быт. осуществляемое посредством искусства, дышит жаром полемики, но и восстанавливает жизнь, в изначальном и полном объеме.
И таянье Андов вольет в поцелуй, И утро в степи, под владычеством Пылящихся звезд, когда ночь по селу Белеющим блеяньем тычется.
И всем, чем дышалось оврагам века, Всей тьмой ботанической ризннцы Пахнёт по тифозной тоске тюфяка И хаосом зарослей брызнется.
Вспомним - Ахматова о Пастернаке: «И вся земля была его наследством,//А он ее со всеми разделил» («Борис Пастернак», 1936).
Идея воздающей силы искусства - в принципе надличная, но в то же время она раскрывается и как черта поэтического «я», момент жизненного поведения героя-поэта. Тогда она, на разных этапах творчества Пастернака, может звучать дерзким самоутверждением и по-своему тоже романтична. «Пиры» и «Любимая - жуть!..» имели в этом отношении продолжение и развитие.
В поздней «Вакханалии» (1957):
За собою упрочив Право зваться немым, Он средь женщин находчив, Средь мужчин - нелюдим.
В третий раз разведенец И дожив до седин. Жизнь своих современниц Оправдал он один.
Дар подруг и товарок Он пустил в оборот И вернул им в подарок Целый мир в свой черед.
Последние строчки - почти цитатны: Пастернак «принял» щедрую ахматовскую похвалу. И тут же обыграл ее, переведя тему в нечто по видимости (только по видимости) противоположное:
Но для первой же юбки Он порвет повода, И какие поступки Совершит он тогда!
В «Вакханалии» Пастернаку «мерещилась», по его словам, форма, родственная древней вакханалии,- он хотел дать «выражение разгула на границе священнодействия, смесь легкости и мистерии» (письмо к Н. А. Табидзе от 21 августа 1957 года).
И последнее о стихотворении «Любимая - жуть!..», уже в качестве поправки к сказанному. Сарказм, полемика, вызов - все это не совсем так. На такое прочтение провоцирует типовой характер антимещанской темы, в целом нехарактерной для Пастернака и автоматически заставляющей форсировать интонацию по принципу сходства с поэтами, для которых эта тема была органичной и нацеленно-боевой.