Поэзия Бориса Пастернака

Альфонсов Владимир Николаевич

Пастернак такие сближения по интонации отрицал. «Впоследствии, ради ненужных сближений меня с Маяковским, находили у меня задатки ораторские и интонационные. Это неправильно. Их у меня не больше, чем у всякого говорящего».- сказано в очерке «Люди и положения» (в связи с ранними стихами). Шире об интонации - в письме к С. И. Чиковани от 6 октября 1957 года: «Наконец, об интонации. Это слово когда-то часто применялось ко мне в речах и статьях и всегда вызывало во мне неизменное недовольство и недоумение. Это понятие слишком побочное и бедное, чтобы заключить в себе что-то принципиальное и многоохватывающее, на чем можно было бы построить теорию даже отрицательную и боевую, даже в молодые дни общественного распада и уличных потасовок».

В стихотворении «Любимая - жуть!..» «интонационные

задатки» налицо, тут они очевидно связаны с открытым характером противостоящих предметно-тематических рядов (поэт-мещанство). Ю. Н. Тынянов в статье «Промежуток» точно отметил, что обычно у Пастернака «тема совершенно не высовывается, она так крепко замотивирована, что о ней как-то и не говорят». В данном случае тема «высовывается», она существует как бы и сама по себе, отдельно от стихов, а потому воплотима в разных поэтических системах. «Как общелягушечью эту икру...», «Где трутнями трутся и ползают...», «Пахнёт по тифозной тоске тюфяка...» - все это в смысловом отношении достаточно локализовано и порождает определенные интонационные акценты. Но даже в этом стихотворении интонационный строй не замкнут на соотношении пафоса и сарказма. Есть что-то «третье». «Он вышел из моды...» - это и насмешка, и достаточно всерьез: поэт и сам «знает», что «прошли времена» романтического самоутверждения. Стихи с сакраментальным «подымет и использует» процитированы выше (для ясности проблемы) в усеченном виде, как прямое утверждение - так очевиднее их необычная для Пастернака «дерзостность». В стихотворении эти слова оттеснены в придаточное предложение: «И мстят ему, может быть, только за то, что... подымет с земли и использует»,- и оттого теряют значительную долю своей «ударной» силы (раньше говорилось о зависимости интонации, «голоса» Пастернака от синтаксиса). Акцент действия перенесен на противников («И мстят ему...»), интонация, по существу, больше «констатирующая», чем экспрессивная. В раскрытии романтического конфликта Пастернак объективнее Маяковского или Цветаевой, он не погружается в него безоглядно, с головой, а оставляет себе возможность для обзора. Неповторимо-пастерна-ковское («И таянье Андов вольет в поцелуй...») пробивается в стихотворении сквозь типовую оппозицию «поэт - мещанство» и в результате отодвигает ее на второй план. Это тем более очевидно в расширенном контексте многих стихов, и понятнее становится, почему интонационное начало для Пастернака - «побочное и бедное», а не «многоохватывающее».

В объеме всей лирики Пастернака интонация вообще понятие в достаточной мере проблематичное, даже загадочное (если не путать интонацию с эмоциональностью). Он часто смущает нас, и чем дальше, тем больше, своей «наивностью» - открытым простодушием мысли, взрывами неумеренного восторга. Смущает головокружительными прыжками от «большого» к «малому», нерасторжимой слитностью образов величавых, на грани молитвенного экстаза, и однозначно-конкретных, элементарно-бытовых.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский, Сквозной, трепещущий ольшаник В имбирно-краеный лес кладбищенский. Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами Соседствовало небо важно, И голосами петушиными Перекликалась даль протяжно.

(«Август». 1953)

Словно стесняясь за него, мы начинаем приписывать ему иронические акценты, усмехаться «прянику» и «петухам»,- а у него все взаправду, лирика его, в принципе, совсем не иронична. Наше стремление подчеркнуть ту или иную интонацию идет от нашего бессилия перед этой «мно-гоохватностью»; интонация его, если все же употребить это слово, не умещается в русле «тематическом» или «характерном».

В «Сестре моей - жизни» взгляд на искусство как на орган восприятия - глаза и уши, открытые навстречу миру,- в большинстве случаев как раз освобождает Пастернака от подчеркивания характерности лирического «я» - стихотворение «Любимая - жуть!..» стоит, в сущности, среди исключений. Пастернак «Сестры» охотнее идет на приглушение характера, утверждает его зависимость и вторичность по отношению к жизни. Не я, а мир. Не я, а жизнь. Не я, а ты, любимая. Таков типичный для Пастернака периода «Сестры» способ раскрытия лирической темы.

Нет, не я вам печаль причинил. Я не стоил забвения родины.

Это солнце горело на каплях чернил, Как в кистях запыленной смородины.

И в крови моих мыслей и писем Завелась кошениль.

Этот пурпур червца от меня независим. Нет, не я вам печаль причинил.

Это ваши ресницы слипались от яркости. Это диск одичалый, рога истесав Об ограды, бодаясь, крушил палисад. Это - запад, карбункулом вам в волоса Залетев и гудя, угасал в полчаса, Осыпая багрянец с малины и бархатцев. Нет, не я. это - вы, это ваша краса.

(«Послесловье»)

5

Это весьма неточно и внешне говорится - что большинство стихов Пастернака посвящено природе.

Пастернак почти не писал стихов, которые можно конкретно и уверенно назвать пейзажными. Под эту рубрику подойдут, пожалуй, лишь немногие стихотворения, главным образом последних лет, с задачей локально-изобразительной - «Весна в лесу», например, и некоторые другие. Обычно же «стихи о природе» у него много шире и емче по содержанию. В книге «Сестра моя - жизнь» основные «темы» - природа, любовь, искусство - как правило, не существуют раздельно (а потому и вычленение их здесь - чисто условное), дается сложное соединение, сплав из этих «тем». Природа служит наглядным эталоном естественности и полноты - такой момент в «Сестре» присутствует, но он не подчеркнут, говорить о руссоистской тенденции, даже в самом широком значении, было бы натяжкой, и тютчевского параллелизма (вот человек - и вот природа) тоже нет. Природа, в сущности,- один из образов, даже синонимов жизни; разветвленная, многослойная метафора

«жизнь - сад» участвует равно в структурной и философско-лирической концепции книги. Восприятие природы у Пастернака поразительно по точности и проникновению, но природа, будучи самым близким и полным синонимом жизни, не является в этом отношении чем-то исключительным и единственным. Открытое лирическое чувство (любовь) или мир вещей (вплоть до интерьера) выполняют ту же роль. Жизнь шире любого из этих образно-тематических рядов, и каждый из них, становясь непосредственным «предметом» стихотворения, как бы стремится представить и выразить всю жизнь, поэтому они практически взаимозаменяемы и тем более полно являют жизнь в своей совокупности, взаимопроникновении. Наверное, этим (а не пресловутой «дачной психологией») объясняется, в частности, и тот факт, что Пастернак больше любит природу не дикую, а перемешанную с вещами, с обиходом - «одомашненную», пригородную. Она уже сама по себе соединение, связь, кроме того - она «под боком», а Пастернаку, чтобы сказать о главном, достаточно иметь то, что вблизи, он не выбирает вещи по условленному значению - он открывает в них значение.

Можно, конечно, идти в рассуждении с другого конца - все-таки от природы. Так делает Цветаева в статье «Поэты с историей и поэты без истории»:

«Круг, в котором Б. Пастернак замкнулся, или который охватил, или в котором растворился,- огромен. Это - природа. [...]

Всякий поэт может отождествить себя, скажем, с деревом. Пастернак себя деревом - ощущает. [...) ...природа для него существует только вся целиком, без оговорок.

О чем бы ни говорил Пастернак - о своем личном, притом сугубо человеческом, о женщине, о здании, о происшествии,- это всегда - природа, возвращение вещей в ее лоно».

Но и у Цветаевой речь не о предпочтительной теме («пейзажная лирика»). Речь о миропонимании, о той же внутренней синонимичности природы и жизни. Отмечу лишь, забегая вперед, что такой подход, сам по себе бесспорный, таит опасность следующего, весьма соблазнительного шага.- его не делает Цветаева, но делают некоторые исследователи.- опасность прочтения Пастернака в пантеистическом ключе, что никак не соответствует его понятиям и его вере.

И второй момент, корректирующий представление о Пастернаке как о поэте природы. Тема природы (осознанная именно как тема) почти неотвратимо порождает у поэтов натурфилософские вопросы: о саморазвитии природы, о начале и конце человека в ней, о стихии и разуме. Между тем самосознание «мыслящего тростника» - чувство причастности природе и одновременно отделенности от нее - не характерно для Пастернака. Точнее - он не дает этому чувству простора, воли, так или иначе трансформирует его.