Поэзия Бориса Пастернака
Шрифт:
Вообще содержание этих стихов выходит далеко за пределы собственно евангельских сюжетов. Мало видеть в них только свидетельство религиозного чувства позднего Пастернака. Они развивают, драматизируют и обновляют многие сквозные темы и идеи его творчества, и прежде всего - идею одухотворенного единства мира.
Выше, при разборе «стихов о природе» в книге «Сестра моя - жизнь», отмечалось, что из разнообразия и взаимосвязанности природных явлений Пастернак извлекает нравственную аналогию - закон любви. Явления, веши в «Сестре» оправдывают и раскрывают свою сущность уже самим своим наличием, существованием: «В природе лип, в природе плит, // В природе лета было жечь» («Балашов»). «В природе» не означает «по законам природы»: точно так же «жжет» «юродивого речь»,
Но знает Пастернак и другой, глубоко противоречивый путь к постижению единого, целостного мира - через трагический отлет духа от плоти мира, природы, через конфликт между ними, порождающий суровую необходимость выбора. Яркий пример - стихотворение «Чудо» в цикле «Стихотворения Юрия Живаго», самом трагедийном цикле Пастернака.
Стихотворение основано на известном евангельском сюжете.
Он шел нз Вифании в Ерусалим, Заранее грустью предчувствий томим. Колючий кустарник на круче был выжжен, Нал хнжиной ближней не двигался дым. Был воздух горяч, п камыш неподвижен, И Мертвого моря покой недвижим.
И в горечи, спорившей с горечью моря, Он шел с небольшою толпой облаков По пыльной дороге на чье-то подворье. Шел в город на сборище учеников.
И так углубился он в мысли свои, Что поле в унынье запахло полынью. Все стихло. Один он стоял посредине, А местность лежала пластом в забытьи. Все перемешалось* теплынь и пустыня, И ящерицы, и ключи, и ручьи.
Смоковница высилась невдалеке, Совсем без плодов, только ветки да листья. И он ей сказал: «Для какой ты корысти? Какая мне радость в твоем столбняке?
Я жажду и алчу, а ты - пустоцвет, И встреча с тобой безотрадней гранита. О, как ты обидна и недаровита! Останься такой до скончания лет».
По дереву дрожь осужденья прошла. Как молнии искра по громоотводу. Смоковницу испепелило дотла.
Найдись в это время минута свободы У листьев, ветвей, и корней, и ствола. Успели б вмешаться законы природы. Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог. Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда Оно настигает мгновенно, врасплох.
Мысль этого стихотворения - при всей ее кажущейся открытости, особенно в «лобовой», «проповеднической» концовке - раскрывается очень сложно, противоречиво. Попробуем проследить за ее развитием, исходя из реальной композиции произведения.
Конфликт предугадывается уже в том, как скомпоновано в самом начале реальное, видимое пространство: Христос идет «с толпой облаков»
(единственное, что движется), попирая земной, дорожный прах. И - неожиданный, парадоксальный ход: обнажению конфликта служит вскрытие прямой причинной связи между мертвенностью природы и состоянием Христа: «И так углубился он в мысли свои, что поле в унынье запахло полынью...»
Природа теряет характерное, индивидуальное различие своих элементов, ее мертвенный покой переходит в уравнительный хаос, бесформенное нагромождение («Все перемешалось: теплынь и пустыня, и ящерицы, и ключи, и ручьи»). Нет, по-видимому, основания толковать это хаотическое «смешение» в натурфилософском ключе. Хотя сравнение вроде бы напрашивается - с тем «страшно диким беспорядком», в котором пребывает природа у Заболоцкого - до пришествия человека. Однако у Заболоцкого сюжет между человеком и природой предполагает их взаимозависимую, хотя и конфликтную, эволюцию: человек выходит из природы, отпадает от нее и обращается к ней уже как бы извне, по-разному в разных вариантах - то как победитель, то как потерпевший, но все же с ощущением изначального родства. У Пастернака важна единовременная «оставленность», «забытость» природы (может быть, слово «забытость» даже читается в контексте сквозь «забытье»). Конфликт строится на эмоционально-волевой основе, предполагает не только взаимную заинтересованность, но и некую изначальную автономию сторон,- как у раннего Блока: природа впадает в «мертвую дремоту», будучи оставлена
Конфликт Христос - смоковница сконцентрировал в себе мысль стихотворения. Но равен ли он мысли, то есть выразил ли он ее объективно, вполне, независимо от случайных, привходящих условий? Сам этот конфликт в свою очередь преломлен, деформирован (если не сказать порожден) субъективным психологическим сюжетом, конфликтом внутри состояния Христа. «Жажду и алчу» в контексте стихотворения звучит как голос духовного томления (выше было: «заранее грустью предчувствий томим»), и это в отличие от соответствующего эпизода в Евангелии, где Христос взалкал вполне материально - плода смоковницы. Ситуация приближена к ситуации Гефсиманского сада - тоскующий Христос и уснувшие ученики. (В стихотворении «Гефси-манский сад» ученики «разлеглись, как пласт» - здесь: «А местность лежала пластом в забытьи».) На одном полюсе - страдание, на другом - бесчувственность, столбняк. И страдание выступает как сила активная, участвующая в оценке всей ситуации. Есть в Христе большая обида и субъективная жестокость. Возможно, мы даже вправе, как горьковский Рыбин, сказать: «И смоковницу проклял неправильно,-- разве по своей воле не родила она?» В ранних стихах Пастернака конфликт, основанный на разрыве, на противостоянии, как правило, быстро угасал. В «Чуде» он «не по-пастернаковски» застыл на высшей точке обострения.
Только застыл ли все-таки?
Самое сложное место стихотворения, его идейный центр - утверждение чуда в противовес,- нет, не в противовес,- в обход «законов природы» (которые тоже признаются), в обход детерминированного, ненарушимого и самоспасительного порядка вещей.
Вера, становящаяся силой?
Да, от «Чуда» веет суровостью религиозного канона. Проще всего - при внешнем прочтении - идеей сурового бога-вседержителя и объяснить «нелогичность» общей мысли (сам оставил-и сам же казнил). Только на деле все гораздо сложнее, психологические и философские аспекты стихотворения далеки от какой бы то ни было догматики.
Проблема духа и природы. Проблема истины и веры. Они, как принято говорить, «поставлены» в стихотворении. Но они неотделимы от внутренней, нравственно-психологической темы - темы бремени и правоты призвания. А концовка, с вторжением обобщающего «мы» («Когда мы в смятеньи...»), распространяет идею разрешения «смятенья и разброда» на многие другие случаи, оставшиеся за рамками стихотворения.
Выше говорилось, что вообще в поэзии Пастернака чудо присутствует сплошь и рядом как лирическое озарение и вскрытие глубины. Чудо преображения - вне евангельских аналогий, но с устойчивым эмоциональным и философским содержанием.
Общая коллизия разбираемого стихотворения как бы предвосхищена в «Сестре», в стихотворении «Образец» - в иной тональности и на иной тематической основе. Вспомним еще раз:
Все жили в сушь и впроголодь.
В борьбе ожесточась, И никого не трогало.
Что чудо жизни - с час.
Самая полная истина для Пастернака - мгновенна:
Мгновенье длился этот миг, Но он и вечность бы затмил. («Тема с вариациями»)
В лирическом, психологическом плане истине соответствует потрясение.
Чудо мгновенного постижения - всегда связь. С миром, с природой. И в стихотворении «Чудо» «жестокая», катастрофическая концовка прекращает «разброд». Воля к единству, синтезирующая направленность поэзии Пастернака сказалась и здесь. Сказалась сложно, драматично, сплавив в едином взрыве разные аспекты мысли.
Собственно говоря, конфликт с природой не так уж и неожидан. Возможность такого конфликта всегда таилась как трагическая подоснова в гармоническом миропонимании Пастернака. Природа для него - синоним жизни, лицо мира. Она предстает в «разливе» гроз и пространств, она первозданна, «вся - как до грехопаденья». И она же - «место глухое», без «бога, лица и сердца». Где-то вторая тенденция могла прорваться со всей очевидностью. Но как прорваться? До каких пределов?