Похищение Елены
Шрифт:
Лукоморец почувствовал, как вторая его рука потянулась к артефакту и бережно коснулась его. Ноги сами сделали шаг к ближайшей стене. Надо помочь Вахуне. Она не виновата. Это все клевета. Она раскаивается. Она исправилась. Она не могла сделать того, что ей приписывают. Тысячи демонских орд могли теперь вырывать у него из рук ахелот, но он не выпустит его, не отдаст никому на всем свете, пока не выполнит своей миссии.
Я — герой.
Я должен.
Держись, Вахуна.
Я иду.
Все четыре глаза царевича лихорадочно шарили по стенам подземелья, выискивая
И только позднее Иванушка понял, что именно глаза и спасли его от неизвестной, но ужасной участи, которую даже представить он был не в силах.
Они, чересчур увлекшись колдовской геометрией, не заметили ног экс-трактирщика, внезапно появившихся на пути, и тем оплошно допустили совершенно не героическое падение всего остального тела, с традиционным взмахиванием руками, взбрыкиванием ногами и смачным стуком головы о камень.
Падая в сплетении рук и ног, Иванушка заехал правой верхней рукой прямо в горящую жаровню.
Взвыв, как целая армия демонов, царевич отбросил ахелот и всеми оставшимися руками ухватился за обожженное место.
Наваждение пропало.
Что я делаю на полу?
Меня кто-то звал?
И где эта штука? Как ее… Эхолот?..
Она же чуть не утянула меня ТУДА!..
Надо отсюда скорее бежать.
Когда эта закорюка у меня в руках, я не могу ей сопротивляться.
А давай проверим. Может, смогу. По-моему, я понял, что надо делать. Надо просто взять ахелотсначала в правую нижнюю руку…
Нет! Что я делаю! Это не мои мысли! Она снова хочет заманить меня в ту преисподнюю, в которой оказалась сама.
Но только взять ахелоти рассмотреть его — и все. В этом нет ничего опасного. Немного найдется людей, видевших его… Дважды…
Ноги его снова сделали шаг по направлению к артефакту.
По смазанным падением Панта линиям на полу бежал и растекался разноцветный огонь. От него не было ни жара, ни холода, он всего лишь обегал замысловатый чертеж-рисунок Вахуны линию за линией, и везде, где он проходил, краска высыхала, сворачивалась и крошилась, но пестрое пламя оставалось гореть, как приклеенное.
Вот огонь добежал до бездыханного Панта, но вместо того, чтобы охватить его целиком или погаснуть, как это сделал бы любой другой огонь, этот пробежал по невидимым под грузной тушей линиям и помчался дальше, не замедлив своего бега ни на мгновение.
Яркие языки мощно пробивались сквозь абсолютно не тронутое тело наместника, как будто его тут не было вовсе, и мерцающие искры взлетали заполошными стаями под потолок, но не растворялись в темноте, а радужными светлячками вились там, сталкиваясь и гоняясь друг за другом, как живые.
Запахло паленым, и взгляд Иванушки нечаянно упал на его ноги.
Оказывается, он сам все это время стоял по колено в волшебном пламени, не чувствуя того!
Ощущали его, по-видимому, только его сапоги. Там, где огонь соприкасался с ними, кожа заменителя медленно, но неотвратимо темнела и коробилась.
Но царевичу было все равно.
В мозгу его неотвязно, как
Он совсем рядом. Как я мог так швырнуть его, глупый? Я же мог повредить его! Какой он красивый. Как благородно отливает желтым. А сколько сил и времени ушло на то, чтобы создать его таким! Повторить такое в наше время невозможно — секрет его изготовления утерян тысячи лет назад. Он так и просится в руки. Это самое прекрасное, что я когда-либо видел в своей жизни. Он должен стать моим. Моим… Моим… Моим…
Тут царевич понял, что не может больше сопротивляться; более того — не видит в этом смысла, ведь это такой пустяк — поднять ахелот с пола и найти нужный круг на стене. И он, как под гипнозом, медленно наклонился и протянул руку к артефакту. И услышал как наяву торжествующее шипение Вахуны. Рука его чуть дрогнула, но этого оказалось достаточно, чтобы вместо проклятого жезла он подхватил с пола развеселый, переливающийся то черным, то красным уголек, настоящий уголек, выпавший из перевернутой им жаровни и закатившийся так далеко, и что было силы стиснул его в кулаке.
«НЕТ! НЕТ! НЕТ!» — орал он, почти ослепнув от боли, и размахивал прогорающей, казалось, насквозь рукой, пока пятился, шатаясь, по направлению к выходу, будучи все же не в состоянии отвести глаз от проклятой демонской штуковины, которая так и манила, так и притягивала, так и засасывала его в себя.
Но в измученном сознании засела и осталась, как ржавый шуруп, одна мысль: бежать.
Бежать.
Бежать.
Туда, где зиял чернотой дверной проем.
Туда, куда не заходили линии колдуньиных зловещих символов.
Туда, где не было магического огня, неторопливо, со смаком, как гурман — изысканное блюдо, пожиравшего подарок трех волшебников — его единственную надежду на продолжение поисков родного мира.
Не в силах пробиться через рвущую, всепоглощающую боль, голос колдуньи теперь не шептал, а орал, выл и визжал, но слов было уже не разобрать, и лишь безумная, истерическая нота разрываемой струной билась, металась и агонизировала в мозгу Иванушки, казалось, плавящемся от последней отчаянной атаки Вахуны.
НЕТ!
НЕТ!!
НЕТ!!!
У подножия восхитительно темной лестницы, там, где, похоже, кончалась граница колдовских покоев Змеи, он наконец ощутил долгожданную тишину в собственной голове, яростно отшвырнул уголек прочь и, перескакивая через три ступеньки, помчался наверх.
Точнее, хотел помчаться.
Его ноги, жалобно ссылаясь на все пережитое, тоже заявили свое решительное и окончательное «нет», и пришлось ему, с трудом поднявшись с запыленных осадками веков ступенек и отряхнувшись от чего-то, что, он надеялся, было всего лишь чересчур липкой паутиной, потихоньку прокладывать себе путь наверх шаг за шагом, держась для верности одной рукой за стену, а остальными — за дергающиеся от нестерпимой боли ожога ладонь и пальцы правой нижней руки.