Похищение
Шрифт:
И тут я вижу виски. Засовываю руку глубоко в шкаф и вытаскиваю полупустую бутылку, спрятанную в самом дальнем углу. Я выношу свою находку, Эрик сидит за столом спиной ко мне.
– Нашел?
– Нашел, – отвечаю я, перегибаюсь через его плечо и ставлю бутылку прямо на папку.
Эрик замирает.
– Это не то, что ты думаешь.
Я сажусь напротив него.
– Нет? А зачем тогда это? Разжигать примус? Обои отмачивать?
Он встает, чтобы закрыть дверь в спальню, где играет Софи.
– Ты не представляешь, как тяжело вести
– Вспомнить вкус?
Я беру бутылку, подхожу к раковине, отвинчиваю пробку и выливаю содержимое бутылки в сток.
Наблюдая за мной, Эрик меняется в лице. Его лицо искажает сожаление – я узнаю его, ибо вижу каждое утро в зеркале.
Я помню, как мы все любили Эрика, когда он немножко заложит за воротник. Он становился самым обаятельным, самым остроумным, самым крутым. Но я также помню, как он за три минуты переворачивал кухню вверх дном; помню, как Делия приходила ко мне в слезах, потому что он заперся в комнате четыре дня назад.
– Все это мы уже слышали, и не раз, – говорю я Эрику и сую ему пустую бутылку. – А она знает?
Эрик качает головой.
– Расскажешь?
Я бы очень хотел рассказать ей сам. Но искусством умалчивать о том, что должен был сказать, я уже овладел в совершенстве.
Я дохожу до двери и оборачиваюсь. Сетка на двери разрезает Эрика на мозаику, делает из него раздробленного Шалтая-Болтая, который уже и не помнит, кем был до падения со стены.
– Знаешь, ты прав, – говорю я. – Ты ее и впрямь не заслуживаешь.
Уже в машине я беру мобильный. Я собираюсь позвонить Делии. Я хочу решить этот вопрос раз и навсегда.
Я набираю номер и слышу механический голос, который сообщает, что мобильный оператор не принял мои данные.
Я пережидаю несколько минут, предположив, что нужно просто переместиться в другую зону покрытия, но слышу все то же уведомление. Я съезжаю на обочину и звоню на горячую линию своего оператора.
– Фицвильям МакМюррей, – говорит мне девушка, проверив номер.
– Да, это я. В чем дело?
– По моим данным абонент отключен два дня назад. Ой, вам еще и сообщение оставили! От Мардж Гераги.
Это моя редактор.
– Какое?
Девушка говорит уже не так жизнерадостно.
– Она передала, чтобы вы запомнили, что счета за мобильную связь поступают непосредственно в редакцию. И что вы уволены. – Повисает пауза. – Я могу вам чем-нибудь еще помочь?
– Спасибо, – отвечаю я. – Этого достаточно.
После полуночи в дверь моего номера стучат. Учитывая, как прошел сегодняшний день, я ожидаю увидеть на пороге менеджера, который
– Купи мне выпить, – просит она, и сердце у меня екает. Окинув ее долгим взглядом, я выуживаю из кармана джинсов три четвертака.
– Автомат с газировкой в конце коридора.
– Я надеялась на что-нибудь посущественнее. – Она задумчиво наклоняет голову. – Кстати, почему так говорят? Что в алкоголе существенного?
– Раньше самогон использовался как валюта при бартере Если, смешав равные части жидкости и пороха, можно было поджечь смесь, это доказывало, что там содержится хотя бы пятьдесят процентов спирта.
Она потрясена.
– Ты-то откуда это знаешь?
– Писал когда-то статью. – У меня есть великолепная возможность сказать Делии, что Эрик выпил бы с ней куда охотней, да и вообще у них под кроватью, скорее всего, припасена бутылочка-другая. Но я упускаю этот шанс. – Ты же не пьешь.
– Не пью. Но всем, кто хочет забыться, алкоголь обычно помогает.
Я опираюсь на косяк.
– И что ты хочешь забыть?
– Я не могу уснуть, волнуюсь перед завтрашним днем.
– А как Эрик?
– Спит как младенец.
Она без приглашения заходит в номер и садится на кровать, с которой я даже не сдернул покрывала.
Разговор идет настолько легко, что я начинаю думать, не был ли я единственным участником вчерашнего поцелуя – такого потрясающего, такого разрушительного. Но тут я понимаю, что Делия указала мне выход. Если мы оба представим, что ничего не было, значит, ничего и не было. Существует множество людей, переживших изнасилования и Холокост, вдов и – Господи Боже! – похищенных детей, чей мир шел прахом, а они все равно оглядывались на ровный горизонт своей жизни и не замечали зазора.
Но в то же время я понимаю: куда бы мы с Делией ни двинулись с этой точки, отныне все будет по-другому. Когда она будет улыбаться, я буду отводить взгляд, словно боясь заразиться ее улыбкой. Когда мы будем сидеть рядом, я буду слепить, не соприкасаемся ли мы плечами. Когда мы будем говорить, между словами будут образовываться проемы размером точь-в-точь с тот проклятый поцелуй.
Я отхожу от нее – одним гигантским, но несмелым шагом – к спасительному пластику мотельного стола. На нем высятся кипы бумаги, валяются обертки от жевательной резинки, а из ручки с лопнувшим стержнем вытекло целое Красное море туши. На ужин у меня недоеденный пончик.
– Я, в общем-то, немного занят. Работаю…
– Ах да… – Голос ее словно сдувается, проколотый иглой. – Твоя статья.
– Меня уволили из «Газеты Нью-Гэмпшира».
– Ты же сказал, что пишешь статью о суде над моим отцом.
– Нет, – уточняю я, – я сказал, что Мне ее поручили написать.
Делия поднимается с кровати, подходит к столу и пробегает пальцами по накопившимся за эти недели листам – я даже не думал, что столько текста уже приготовил.
– Тогда что это такое?