Похождения Тома Соуэра
Шрифт:
Судья Татшеръ былъ высокаго мннія о Том. Онъ говорилъ, что не всякій мальчикъ высвободилъ бы Бекки изъ пещеры. А когда двочка, подъ величайшимъ секретомъ, разсказала отцу, какъ Томъ перенесъ за нее розги въ школ, судья былъ видимо тронутъ, а когда она стала умолять его не осуждать Тома за то, что онъ такъ страшно солгалъ съ цлью отвлечь наказаніе съ ея плечъ на свои, судья сказалъ съ задушевнымъ порывомъ, что это была благородная, великодушная, возвышенная ложь, — такая ложь, которая могла гордо поднять голову и шествовать въ исторіи на ряду съ знаменитою «Истиною о топор» Джорджа Уашингтона! Бекки думалось, что ея отецъ никогда еще не казался ей такимъ рослымъ и такимъ величественнымъ, какъ въ эту минуту, когда онъ произнесъ эти слова, шагая по комнат и топнувъ ногою. Она тотчасъ же побжала передать
Судья Татшеръ надялся, что изъ Тома выйдетъ великій юристъ и тоже великій воинъ. Онъ общалъ постараться объ опредленіи мальчика въ національную военную академію, изъ которой онъ могъ бы потомъ поступить въ лучшую изъ школъ юриспруденціи въ Штатахъ, такъ что онъ подготовился бы для каждаго изъ этихъ поприщъ, или же для обоихъ за-разъ.
Богатство Гека Финна, да еще при томъ обстоятельств, что онъ находился подъ покровительствомъ вдовы Дугласъ, открыло передъ нимъ двери общества, — врне сказать, втащило, втолкнуло его туда, — и его мученія стали ему, наконецъ, нестерпимы. Прислуга мистриссъ Дугласъ наблюдала за его чистоплотностью, причесывала его, обчищала, укладывала на ночь въ противныя простыни, на которыхъ не было ни малйшаго пятнышка, такъ что нечего было прижать себ къ сердцу и назвать своимъ, роднымъ. Надо было сть съ помощью ножа и вилки, употреблять салфетки, чашку, тарелку; учиться по книг, ходить въ церковь, говорить такъ прилично, что скучно и ротъ открывать! Вообще, куда ни повертывался Гекъ, всюду ставила передъ нимъ заставы и препятствія цивилизація, всюду опутывала она его по рукамъ и ногамъ. Онъ твердо выносилъ эти испытанія въ продолженіи трехъ недль, но пропалъ безъ всти въ одно прекрасное утро. Мистриссъ Дугласъ розыскивала его повсюду цлыя сутки. Вс жители были глубоко озабочены; они обшарили каждый уголокъ, искали трупа въ рк. На третій день по утру, Томъ Соуеръ отправился очень разумно къ пустымъ бочкамъ, валявшимся за старою, заброшенной бойней, и нашелъ тутъ бглеца. Гекъ спалъ здсь, только что позавтракавъ кое-какими крадеными кусочками и объдками, и предавался теперь отдохновенію, лежа рядомъ съ своею трубкою. Онъ былъ не умытъ, не чесанъ и облаченъ въ т старыя лохмотья, которыя придавали ему такую живописность въ былые дни свободы и счастья. Томъ растолкалъ его, объяснилъ ему, сколько онъ надлалъ тревоги, и убждалъ его воротиться. Лицо Гека утратило тотчасъ свое довольное выраженіе и подернулось грустью. Онъ произнесъ:
— Не говори ты мн этого, Томъ. Я принуждалъ себя, но не налаживается оно, Томъ, не налаживается. Не для меня эта штука; не привыкъ я къ ней. Эта вдова очень добра ко мн, очень ласкова; но я ея порядковъ вынести не могу. Она заставляетъ меня длать одно и тоже каждое утро; я долженъ умываться; причесываютъ меня, хотъ пропадай; не позволяется мн спать въ дровяномъ сара. И я обязанъ носить это противное платье, которое душитъ меня, Томъ; въ него нисколько не продуваетъ и оно такъ дьявольски чисто, что я не смю въ немъ ни ссть, ни лечь, ни поваляться гд-нибудь; мн чудится, что я уже годы какъ не катался по скользкому льду передъ погребами… Вмсто того, ходи въ церковь, потй тамъ, потй… терпть не могу этихъ размазанныхъ проповдей! И мухъ не велятъ ловить, и жевать табакъ нельзя, и носи еще башмаки цлый день въ воскресенье. Вдова стъ по звонку, ложится спать по звонку, встаеть по звонку… Да что уже тутъ! Все до того правильно, что выдержать невозможно.
— Гекъ, вдь и у другихъ это такъ.
— Это все единственно, Томъ. Я не «другіе» и не могу выдержать. Слишкомъ ужасно быть такъ связаннымъ. Не мудрено и въ могилу угодить; я никакого вкуса въ д уже не нахожу. Чтобы идти поудить, надо спроситься; чтобы искупаться, тоже. Что ни задумалъ, спрашивайся всегда. И говорить надо до того красиво, что противно становится. Знаешь, я даже забирался каждый день, тамъ у нея, въ мезонинъ, чтобы поорать немножко и прочистить себ языкъ. Иначе, я умеръ бы, Томъ. Вдова не позволяла мн курить, не позволяла кричать, звать, вытягивать ноги или почесываться при комъ-нибудь. — И Гекъ прибавилъ съ особеннымъ негодованіемъ и чувствомъ обиды:- И, чтобы мн провалиться, она молится постоянно! Я никогда не видывалъ такой женщины! И я долженъ былъ вторить ей, Томъ, долженъ былъ! Прибавь еще, что она школу тутъ открываетъ и меня принудятъ туда ходить.
— Гекъ, ты долженъ понять, что это невозможно. Вдь оно нечестно будетъ. Притомъ, когда попривыкнешь ко всему, теб даже слюбится.
— Слюбится! Да какъ можетъ слюбиться и горячая плита, когда дольше посидишь на ней. Нтъ, Томъ, не хочу я богатства, не хочу сидть въ ихъ проклятыхъ роскошныхъ домахъ. Я люблю лса, рку, бочки, и не разстанусь съ ними. Провались тамъ все! И надо же такъ, что стряслась вся эта глупость именно теперь, когда у насъ есть и ружья, и пещеры, и все, что надо для того, чтобы разбойничать!
Томъ воспользовался случаемъ для своихъ цлей.
— Слушай, Гекъ, если я разбогатлъ, это вовсе не значитъ, что я не хочу стать разбойникомъ.
— Неужели?.. И ты это не шутя, совершенно взаправду, Томъ?
— Такъ взаправду, какъ то, что я сижу здсь, Гекъ. Но, Гекъ, мы не можемъ принять тебя въ свою шайку, если ты не будешь пообтесанне.
Радость Гека значительно ослабла.
— Не можете принять? Однако, приняли же въ пираты.
— Да, но это разница. Разбойникъ стоить въ обществ выше, чмъ пиратъ. Это всегда такъ. Въ нкоторыхъ странахъ разбойники — что ни есть высшіе дворяне… герцоги тамъ и тому подобное.
— Послушай, Томъ, ты былъ всегда такимъ пріятелемъ мн. Неужели ты захочешь меня отогнать? Скажи, Томъ? Неужели сдлаешь это, Томъ?
— Гекъ, я вовсе не желаю этого и не радъ тому, но что скажутъ люди? Они скажутъ. «Фуй! Шайка Тома Соуера! Хорошъ сбродъ у него!» Вотъ какъ станутъ отзываться о теб, Гекъ. Я думаю, теб не понравится, да и мн тоже.
Гекъ просидлъ молча нкоторое время, очевидно, переживая душевную борьбу. — Хорошо, — сказалъ онъ, наконецъ, — я пойду, поживу еще съ мсяцъ у вдовы, буду тянуть лямку, можетъ бытъ, и вынесу, но ты примешь меня въ свою шайку, Томъ?
— Сказано, Гекъ, ршено! А теперь, пріятель, идемъ! И я попрошу мистриссъ Дугласъ не налегать уже такъ на тебя, Гекъ.
— Попросишь, Томъ, попросишь? Это отлично. Если она только самое трудное-то поотпуститъ, я буду и курить, и ругаться только въ сторонк; стсню себя уже совсмъ или хотя на половину. А когда же мы наберемъ шайку и станемъ разбойничать?
— О, какъ разъ! Соберемъ мальчиковъ и посвященіе можетъ произойти въ эту же ночь.
— Произойдетъ что?
— Посвященіе.
— Это что такое?
— Это значитъ, что вс клянутся стоять другъ за друга, не выдавать никогда общихъ тайнъ, даже если изрубятъ тебя въ куски, и убивать всякаго, кто обидитъ кого-нибудь изъ шайки; и убивать не только того, но и весь его родъ!
— Это весело… страсть какъ весело, Томъ!
— Еще бы! И клятва такая приносится всегда въ полночь, въ самомъ уединенномъ мст, въ самомъ страшномъ, какое только можно найти… Въ какомъ-нибудь заколдованномъ дом всего лучше, но они вс разворочены теперь.
— Во всякомъ случа, хорошо что въ полночь, Томъ!
— Да. И клятву приносятъ на гробу, и подписываются кровью.
— Вотъ это на что-нибудь похоже! Куда лучше, чмъ быть пиратомъ. Я буду выдерживать у вдовы, хотя бы сгнить мн пришлось. И когда я вышколюсь такъ, что буду настоящимъ, правильнымъ разбойникомъ, и вс станутъ толковать о томъ, ей можно будетъ гордиться тмъ, что она вытащила меня изъ грязи.
ЗАКЛЮЧЕНІЕ
Этимъ кончается моя хроника. Въ ней изложена исторія мальчика, и потому она должна окончиться здсь; дале она стала бы уже исторіей взрослаго. Когда пишется повсть о взрослыхъ людяхъ, то авторъ знаетъ, чмъ закончить, — именно бракомъ. Но когда пишешь объ отрокахъ, то надо покончить тамъ, гд покажется лучше.
1876