Покуда я тебя не обрету
Шрифт:
– Мам, мы с Лесли не хотим спать друг с другом, – попытался урезонить ее Джек.
– Нет, вы оба хотите, я же знаю, – ответила мать. – Лесли, ведь ты хочешь спать с Джеком? Ну разумеется, хочешь! – весело сказала она, не дав миссис Оустлер ответить.
Джек мог только воображать, какое дисфункциональное варево изготовила бы из них троих Эмма – в этой «семье» страсти кипели покруче, чем у читательницы сценариев и порнозвезды-бодибилдера. Он в буквальном смысле жил в идеальной атмосфере для работы над таким сюжетом. Ему это нравилось.
Сам сценарий
Джек, наверное, был очень верен цели превратить лучшую книгу лучшей подруги в лучший сценарий и поэтому совсем перестал бояться, что на него голышом накинется миссис Оустлер (она почти не беспокоила Джека). Исчезновению этого страха способствовало и поведение Алисы, которая мотала им нервы с особым остервенением, и чем дальше, тем больше.
Иногда Джек спускался на кухню, заварить себе чай или съесть яблоко или банан; частенько он находил там миссис Оустлер, она сидела за кухонным столом с таким видом, словно Алиса или только что вышла из-за него, или с минуты на минуту вернется. В такие моменты миссис Оустлер, как всегда лаконично, излагала ему, подробность за подробностью, все, что знала о его отце.
Ему казалось, что миссис Оустлер все время выглядит уставшей до изнеможения. Воспоминания о том, что Алиса когда-то рассказала ей про Джекова папу, охватывали ее случайно, в непредсказуемой последовательности и в самые неожиданные моменты; Джек в ее обществе чувствовал, будто сидит на пороховой бочке – того и гляди в следующий миг поведает ему какую-то новую тайну мадридского двора. К сожалению, Алиса объясняла внешний вид Лесли иначе – видимо, ее весь день как следует трахал Джек; она с неизменной регулярностью сообщала миссис Оустлер свои наблюдения.
– Ты спала с ним, Лесли, признавайся, – говорила мать, вернувшись домой из «Дочурки Алисы».
– Нет, не спала, – отвечала миссис Оустлер, не двигаясь с места, словно приклеенная.
– Но выглядишь ты так, словно спала, да что там, – говорила Алиса, – словно тебя трахали весь день без продыху!
Было бы легко списать все это на опухоль; уж больно удобно объяснять Алисины возмутительные выходки болезнью. Но она даже говорить стала по-другому. Нет, дикция не пострадала, видимо, уроки мисс Вурц прочно засели у нее в голове – дело было в грубости. Алиса никогда столько не ругалась – в отличие от Эммы, которая сквернословила постоянно, в отличие от миссис Оустлер, которая при случае могла ввернуть крепкое словцо, в отличие от Джека (Алиса никогда не упускала случая упрекнуть его за ругань, к которой он пристрастился «после Калифорнии»).
А у Джека работа шла своим чередом. Он даже показал черновой вариант миссис Оустлер – она сказала, что отдала бы правую руку, только бы его прочитать. Он очень удивился, какие сильные чувства вызвал у Лесли сценарий; она похвалила Джека и сказала, что все сделано как нельзя ближе к книге, и даже составила список мелких различий между книгой и сценарием. Список не преследовал
– Нет, ты скажи, тебе понравилось? – спросил он Лесли.
– Ужасно понравилось, Джек, – сказала она со слезами на глазах.
Джек Бернс переживал свой первый писательский опыт, и его еще никогда не хвалили за литературные заслуги. Поэтому с того дня что-то сильно изменилось в его отношениях с миссис Оустлер. Их объединило нечто большее, чем надвигающаяся смерть Алисы; теперь их связывала и Эмма – благодаря ей Джек получил возможность сделать из книги сценарий и привлечь к работе Лесли.
А еще их объединял решительный отказ Алисы говорить с сыном про отца – и ответственность, легшая в силу этого на миссис Оустлер; она из кожи вон лезла, только бы припомнить все, что знала об Уильяме. А еще (что было самое гадкое, впрочем, в итоге это стало для них просто забавным) – беспрестанные наглые усилия Алисы заставить их спать друг с другом, прилагаемые ею с необъяснимым упорством. Между тем Джек и Лесли давно решили, что спать друг с другом не будут – по меньшей мере, пока Алиса жива и полна желания сделать их любовниками. Тут была одна сложность – несмотря на слабеющий рассудок, Алиса была права, они все больше и больше хотели спать друг с другом.
Алиса, конечно, совсем выжила из ума, но в какой мере тут виновна опухоль, а в какой – ее неувядающая ненависть к Уильяму Бернсу, миссис Оустлер и Джек так и не узнали.
Однажды ночью Джек застал мать у себя в кровати (то есть в бывшей кровати Эммы), она спала совершенно обнаженная. Он ее разбудил, она сказала, что легла у него, чтобы он мог наконец пойти к Лесли и трахнуть ее. Джек отправился спать в свою комнату, то есть ту, где ему когда-то преподавала жестокие уроки миссис Машаду.
Эта сцена больше не повторилась, но за ней последовали другие. Однажды миссис Оустлер позвонила полиция – ее вызвали соседи «Дочурки Алисы» по Квин-стрит. В заведении вовсю горланил Боб Дилан, при этом дверь была заперта, а ставни закрыты. Да что соседи, жаловались даже проезжающие мимо на автомобилях. Так Джек с миссис Оустлер и узнали, что Алиса закрывала «Дочурку» почти сразу после открытия и на весь день укладывалась дрыхнуть на диване. Но в последнее время во сне ей слышались какие-то голоса, объяснила она им (Лесли же говорила, что Алиса и не думала смыкать глаз, только храпела иногда).
– Что за голоса? – спрашивала ее Лесли.
– Не знаю, – отвечала Алиса, – говорят неразборчиво, не похожи ни на твой голос, ни на Джеков, я не хочу их слышать.
Поэтому-то она и врубала Дилана на полную громкость. Разумеется, соседи жаловались.
– Алиса, если на твоей дороге к смерти есть крутой поворот, то я скажу, ты его уже прошла, – усмехнулась миссис Оустлер.
– Сука, она теперь в писатели подалась! – завопила Алиса, схватив Джека за плечо и тыча пальцем в Лесли. – Я теперь живу с двумя писателями, ха-ха-ха-ха!