Пол и секуляризм
Шрифт:
Историк Олвен Хафтон отмечал, что действия контрреволюционно настроенных женщин в деревнях, которые защищали не присягнувших новому режиму священников и тайно практиковали католические обряды крещения и похорон, «давали политикам Третьей Республики [почти столетие спустя] основания для того, чтобы отказывать женщинам в праве голоса» [58] . Во время антирелигиозных кампаний в год II Революции пример сопротивляющихся деревенских женщин стал распространяться на женщин вообще. Хотя замечание «уполномоченного представителя» было адресовано конкретной группе («А вы, проклятые суки, вы подстилки [священников], особенно те из вас, кто ходит на чертовы мессы и слушает всю эту галиматью») [59] , оно также относилась к женщинам в целом («Запомните, мы будем бороться против фанатизма и суеверий, лживых священников, чья догма — ложь… чья власть основана на легковерии женщин. Вот наш враг») [60] . При таком взгляде на вещи женщины были либо намеренными сообщницами, либо неизбежными простофилями, обманутыми вероломными священниками. В любом случае их поступки объяснялись именно эмоциональной уязвимостью женской природы. Мнение доктора Моро, писавшего в 1803 году: «Женщины более мужчин склонны верить в духов и призраков… они с большей охотой принимают все суеверные практики… у них гораздо больше предрассудков», повсеместно находило поддержку [61] .
58
Hufton O. Women in Revolution // French Politics and Society. 1989. Vol. 7. № 3. P. 66.
59
Цит. по: Cobb R. Les armees revolutionnaires: Instrument de la terreur dans les departements, avril 1793-Floreal an II. Paris, 1961–63. P. 450.
60
Tallett F. Dechristianizing France. P. 26.
61
Моро цитируется в: A History of Private Life. Vol. 4. From the Fires of Revolution to the Great War / Ed. M. Perrot. Cambridge, 1994. P. 44.
На протяжении всего XIX столетия и даже в начале XX во Франции не прекращалась напряженная борьба между клерикалами и антиклерикалами, в которой женский вопрос занимал очень важное место. Республиканцы-секуляристы украшали городские ратуши бюстами Марианны (идеализированная классическая женская фигура) [62] в те самые годы, когда церковные власти возрождали культ Девы Марии. Историки Средневековья произвели на свет то, что Зринка Стахуляк назвала «порнографической археологией», — рассказы об извращенных сексуальных эскападах якобы соблюдавших обет безбрачия священников и монахинь — в то самое время, когда привлечение верующих женщин католической церковью в монастырские ордена существенно выросло [63] . Противопоставление рациональных мужчин-республиканцев и их вероломных, неразумных женщин обычно опиралось на статистические данные. Действительно, католическая церковь во Франции привлекала все больше женщин в свою религиозную конгрегацию и на протяжении всего столетия занималась благотворительностью. Соотношение между верующими мужчинами и верующими женщинами изменилось самым удивительным образом с 3:2 в 1803 году до 2:3 в 1878-м, а численность монахинь увеличилась в десять раз — с 13 тысяч в 1808-м до 130 тысяч в конце столетия. После увольнения в 1880-х учителей-священников из государственных школ, религиозное образование детей, в особенности девочек, еще долго оставалось в руках католических монахинь. Кроме того, церковь привлекала большое число замужних буржуазных женщин в филантропические организации, сделав (по оценкам одного историка) «даму-благотворительницу … одной из самых распространенных в XIX столетии фигур в городе [Париже], воплотившем в себе весь современный век» [64] .
62
Agulhon M. Marianne au combat: L’imagerie et la symbolique republicaine de 1789 а 1880. Paris, 1992.
63
Stahuljak Z. Pornographic Archaeology: Medicine, Medievalism, and the Invention of the French Nation. Philadelphia, 2012.
64
Curtis S. A. Charitable Ladies: Gender, Class and Religion in Mid-Nineteenth-Century Paris // Past and Present 2002. № 177. P. 121–156. Информацию о женщинах и католической церкви можно также найти в: Clark L. Schooling the Daughters of Marianne: Textbooks and the Socialization of Girls in Modern French Primary Schools. Albany, 1986; Di Giorgio M. The Catholic Model // A History of Women in the West. Emerging Feminism from Revolution to World War / Ed. G. Duby, M. Perrot. Cambridge, 1993. Vol. 4; Gibson R. Le catholicisme et les femmes en France au XIXe siecle // Revue d’histoire de l’Eglise de France. 1993. № 79. P. 63–94; Harrison C. Zouave Stories // Journal of Modern History. 2007. Vol. 79. № 2. P. 274–305; Langlois C. Catholics and Seculars // Realms of Memory / Ed. P. Nora. New York, 1996; Mills H. «La Charite est une mere»: Catholic Women and Poor Relief in France, 1690–1850 // Charity, Philanthropy and Reform / Eds. M. Cunningham, J. Innes. London, 1998; Seeley P. O Sainte Mere. P. 862–891; Stone J. Anticlericals and Bonnes Soeurs: The Rhetoric of the 1901 Law of Association // French Historical Studies. 2000. Vol. 23. № 1. P. 103–128.
Добровольная благотворительность, хотя и осуществлялась в публичной сфере, считалась продолжением обязанностей женщины в доме и в семье. Привлечение женщин к благотворительности было, безусловно, целенаправленной деятельностью церкви по подрыву положения секуляристов. Однако эта деятельность имела успех благодаря апелляции к образу женщины, который рисовали сами секуляристы, — образу, подчеркивающему подчинение мужскому авторитету, роль хранительницы моральных устоев, самоотверженную заботу, материнский инстинкт и интуитивную духовность. Именно в таких категориях буржуазные мужчины-католики описывали в XIX веке свою веру, вдохновленную женщинами в их жизни. И богобоязненные католики, и скептические республиканцы, как пишет Зили, «утверждали свою политическую и религиозную идентичность тем, что связывали католическую веру и обряды с приватной женской сферой» [65] . В странном переворачивании причинно-следственных связей стереотипы, поддерживаемые республиканцами, могли помочь утверждению того самого альянса, которого они так боялись. По крайней мере, они мало что сделали для борьбы с условиями, которые делали церковь притягательной для женщин. Но это, возможно, не имеет отношения к делу. Важно, что антиклерикальное изображение религиозных склонностей женщин способствовало приравниванию мужской идентичности к республиканизму. С одной стороны, антиклерикалы призывали мужей-республиканцев защитить своих жен от влияния священников, с другой, когда женщин изображали суеверными по самой их природе, это подтверждало естественное разделение труда между полами и оправдывало неравенство, которое из него вытекало.
65
Seeley P. O Sainte Mere. P. 891.
Нигде это не нашло столь яркого отражения, как в творчестве Жюля Мишле, величайшего историка Франции и страстного антиклерикала. Мишле родился в 1798 году, на закате Великой французской революции; умер он в 1874-м, в первые годы Третьей республики. Помимо увлекательной истории жизни королей и придворных, революционеров и их врагов, он писал пламенные трактаты о любви,
66
Michelet J. La Femme // Oeuvres Completes. 1985. Vol. 18.
Тексты Мишле о женщинах, семье и церкви были адресованы мужьям. Трактат «О священнике, женщине, семье» (1845) открывается шокирующим заявлением. «Принято было считать, что двоих достаточно для брака, но все изменилось. В новой системе есть … три главных элемента». Это «мужчина, сильный и свирепый; женщина, создание слабое по самой своей природе; священник, рожденный мужчиной и сильным, но желающий сделаться слабым, чтобы походить на женщину… и затесаться между ними» [67] . В результате этого проникновения «наши жены и дочери воспитываются и управляются нашими врагами» (14). Это одновременно и политические враги — они представляют прошлое и потому являются помехой на пути к прогрессу — и личные: они поднаторели в искусстве соблазнения, в сущности, они наставляют рога мужьям, чья занятость на общественном поприще делает их чужими для их жен и детей (309).
67
Michelet J. Du Pretre, de la femme, de la famille. Paris, 1845. P. vi. Дальнейшие ссылки на эту книгу даются номерами страниц в тексте. См. также: Verhoeven T. Neither Male nor Female: The Jesuit as Androgyne, 1843–1870 // Modern and Contemporary France. 2008. Vol. 16. № 1. P. 37–49.
Большая часть книги посвящена рассказам о махинациях духовенства, начиная с исповедников-иезуитов XVI века, отслеживавших «пылкие» письма между мужчинами и женщинами, которых они наставляли, и заканчивая XIX столетием, когда ученых мужей из религиозных орденов прошлого сменили выходцы из крестьянской среды. Если в XVII веке люди, наподобие Фенелона и Боссюэ, очаровывали и соблазняли культурой и интеллектом, кюре XIX века пользовались хитростью и упрямством крестьянства, из которого они вышли. В обоих случаях исповедники манипулировали «мягкой и податливой натурой женщин», взывая к их страсти, чадолюбию и потребности в любви. Говоря на языке религиозного поклонения, они по сути дела становились любовниками: «не всегда можно различить, кто говорит — любовник или исповедник» (69). В сцене, которую нафантазировал Мишле, двое достигают близости, в которой отказано законному супругу. В темном углу часовни «этот эмоциональный, возбужденный мужчина, эта трепещущая женщина, находящиеся так близко друг к другу, приглушенными голосами говорят о любви к Богу» (214). Она «стоит на коленях» с опущенной головой перед священником, который выслушивает ее исповедь. Выведав самые сокровенные тайны, неведомые даже ее мужу, он получает над ней власть и тем самым «возвращает себе свое мужское достоинство… и тогда, когда она слаба и безоружна, он возлагает на нее свою тяжелую длань мужчины» (228). Отношения углубляются, и, само собой разумеется, «чтобы душа стала по-настоящему вашей, недостает лишь одного … тела» (271). Но «голос похоти» (270) отклонен священником и направлен им на любовь к Богу. «Как побороть мужчину, который располагает раем, а также адом, чтобы заставить себя полюбить?» (279). Как, иными словами, отнять власть у мужчины, который не пожалеет времени и сил на то, чтобы лишить мужа-республиканца жены? И, шире, как спасти секулярное государство от авторитета церкви?
В будоражащем воображение рассказе Мишле священник пролез в частную сферу секса и семьи к мужчине-республиканцу. Даже если это чисто духовная победа (а эта сцена намекает на нечто гораздо большее), муж скомпрометирован. Священник теперь имеет представление о самых интимных подробностях брака и о «[ваших] самых сокровенных слабостях», которыми он почти наверняка поделится со своими коллегами. Когда он проходит мимо вас на улице, скромно вам кивая, говорит Мишле своему читателю, он отворачивается и смеется про себя — вот какому воображаемому унижению подвергается преданный муж (230). Будучи сам меньше, чем мужчина, священник тем не менее успешно лишает мужественности законного главу семьи.
Священник, который добивается реализации своей мужественности в обществе чужих жен, — проблематичная фигура. Жизнь в целибате искусственна («абсурдна, невозможна», противоречит природе (27)), а повадки этих мужчин (в юбках) женственны. «Тактика исповедника не так уж и отличается от тактики любовницы» (34): и тот и другая практикуют нежную лесть и искусство невинности (47); подобно женщинам, иезуиты любили детей (37). Фенелон, сообщает Мишле своим читателям, был «деликатным, как женщина», нежным и пронырливым в одно и то же время (142). Очень близко изучив женщин, эти мужчины становятся подобными им, переходя гендерные границы неприемлемыми, порой даже опасными способами. У опасности много сторон, включая «ненависть» священника к естественным ролям женщины — матери и жены. Он хочет, чтобы они были только возлюбленными, возлюбленными Бога; для Мишле это означает принятие не жизни (со всеми ее репродуктивными возможностями), но смерти (277, 241, 334). Поскольку законное место мужа — место защитника жизни, священник представляет ее смертельную антитезу.
Нигде так хорошо ни заметны все последствия этого захвата женщин церковью, как в монастырях — негативных двойниках семейного дома. Там «сердце женщины, матери, необоримый материнский инстинкт, который суть основание женщины, предает себя» (253). Предательство происходит не только из-за обета безбрачия, но и из-за насилия. Шокирующие истории о сексе священников и монахинь изобилуют подробностями прерванных беременностей и умерщвленных младенцев, захороненных на тайных кладбищах. Находясь во власти фигуры монструозной лесбиянки — женщины-тирана, дьявола во плоти, которая воображает, что может править, как Бонапарт (260), — монахини терпят огромные лишения. Только вмешательство мужчины-исповедника облегчает их страдания — восстанавливая, как это изображает Мишле, что-то наподобие гендерного разделения труда. «Здесь я в своих желаниях далек от того, чтобы восставать против этого исповедника, наоборот, я поддерживаю его … в этом аду, куда никогда не проникает закон, он — единственное лицо, что может предложить слово человеколюбия» (260). Здесь братство мужчин, представителей закона, побеждает кошмар домашней сцены, на которой царят исключительно женщины. Аналогия очевидна: только вмешательство государства может держать в узде излишества распоясавшейся религии. Не отмена религии, но ее регулирование («проникновение» в нее государственного права) — вот что требуется.
Что сделать, чтобы вернуть женщин их мужьям? Как мужчины-секуляристы, к которым апеллирует Мишле, могут отвести от своих женщин искушения церкви? Причины их бездействия понятны: «жертвы разделения труда, часто обреченные на узкую специализацию», современные мужчины стали чужими для своих жен и детей, оставив область чувств на откуп иезуитам (301). Но теперь они просто обязаны прислушаться: «Секуляристы, каковыми являемся все мы — судьи, политики, писатели, мыслители-одиночки, — сегодня мы должны сделать то, чего еще не сделали: взять в свои руки женский вопрос» (xxiv). «Женский вопрос» — это не эмансипация в политическом смысле слова, скорее, это получение интимного знания того рода, который предлагает наука. Это знание показывает, что женщина слаба: она — «больной человек … который каждый месяц получает рану и почти непрерывно мучается из-за этой раны и шрама от нее» [68] . По сути дела кастрированная, и даже кастрированная многократно, женщина — жертва циклической биологии, от которой мужчина, слава богу, избавлен.
68
Michelet J. L’ Amour // Oeuvres Completes. Paris, 1985. Vol. 18. P. 221–223.