Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
Зина держала Даню за плечи, предостерегая от какого-то неосторожного шага. А Даня все-таки сделал этот шаг — он стремительно вынес правую руку из-за спины. В руке у него был небольшой камень. Косясь в сторону уходившего Бумажкина, он коротко объяснил Пете:
— Мы видели, как он тебя сзади… Тут сад колхозный, отсюда можно его, предателя…
Даня грозно посмотрел в сторону удалявшегося Бумажкина и предложил Пете:
— Шагай сюда.
— Не надо к нему, он только кипит… Иди, куда шел, — сказала Зина и кинулась прикрыть калитку.
Даня настойчиво
— Шагай сюда! — звал он Петю.
Неизвестно, кого бы в конце концов послушался Петя, Даню или Зину, но чья-то рука опять потянула его назад, и он, еще не обернувшись, услышал негромкий голос:
— Нельзя ли, молодой человек, без боевых приключений?.. Ты кто, собственно? Куда идешь?
Пете легче всего было ответить на последний вопрос.
— Я иду к сапожнику Дрынкину, — сказал он, рассматривая в упор человека лет сорока семи, низенького, немного горбатого, с рассыпающимися, поседевшими на висках волосами, с серыми, проникновенно смотревшими из-под очков глазами. Кожаный широкий фартук закрывал его от шеи почти до колен. Только по рукавам и по вытянутым на коленях брюкам можно было понять, что на нем серый поношенный костюм.
— Говоришь, к Дрынкину?.. Так ты к нему уже пришел. Что тебе надо?
Петя насторожился. Он не был готов к встрече с Дрынкиным, да и не мог сразу поверить, что стоящий перед ним маленький человек с проникновенными глазами и есть сам Дрынкин.
— А вы разве Дрынкин?..
— А ты прочитай вывеску, — перебил Дрынкин.
Стоило Пете посмотреть через голову этого маленького человека, и взгляд его сразу задержался на дощечке, прибитой к парадной двери. На ней было крупно написано: «Сапожная мастерская Виктора Гавриловича Дрынкина». Петя заволновался, покраснел и от неожиданной встречи и оттого, что встреча произошла при свидетелях: из-за приоткрытой калитки колхозного сада за ними внимательно наблюдали Даня Моргунков и Зина Зябенко.
— В мастерской скажу, что надо… — смущенно перевел дух Петя.
— Капризный заказчик, — с усмешкой глядя на Даню и Зину, проговорил сапожник и увел Петю в мастерскую.
Мастерская представляла собой крохотную часть крытой веранды. На этом тесном пространстве стояли два низких, приткнутых друг к другу ящика, заменявших столик. На потрепанной клеенке лежали щипцы, молотки. Тут же разместились баночки с деревянными и железными гвоздиками, с разведенным клеем и темной мастикой. На стенах висели тугие свертки подошвы, колодки. На тесном подоконнике стоял будильник. Было в мастерской четыре стула: два низеньких, обтянутых кожей — для сапожников — и два венских — для заказчиков.
Сапожник, пробираясь между стульями и ящиками, осторожно двигался к низеньким стульям, а Петя, остановясь около порога, думал с опаской: «А вдруг человек этот не Дрынкин, а его помощник?.. Ведь в мастерской два сапожных стула…»
И Пете пришло в голову сейчас сказать те слова, которые по наказу Валентина Руденького он не должен был забывать ни днем, ни ночью, сказать их в то время, когда сапожник повернулся к нему спиной. Пусть эти слова будут
— Виктор Гаврилович, мне надо набойки прибить, а в кармане один рубль… Беда. Помогите.
— Не один рубль, а всего-навсего один рубль, — исправил Дрынкин условные слова.
Петя облегченно вздохнул и, вытирая побледневший и покрывшийся испариной лоб, с застенчивой усмешкой проговорил:
— Чуть ошибся.
И странно, что сапожник с прежним хладнокровием и спокойствием обошел ящик, опустился на стул, вытащил из таза с водой мокрую подошву и только тогда, укоризненно покосившись через очки на Петю, сказал:
— Садись.
И они молча стали смотреть друг на друга.
После минутного молчания у Пети с Дрынкиным начался разговор. Его завел сапожник под стук молотка, которым он на полированной чугунной болванке разбивал отмоченную подошву. Сначала Дрынкин только спрашивал. Его вопросы и преувеличенно звонкий стук молотка сливались и получалось:
— Кто прислал тебя? — И прямо на эти слова ложились удары молотка: тук-тук-тук-тук-тук!
— Когда должен уйти отсюда? — И снова вместе со словами раздается: тук-тук-тук-тук-тук-тук!
— Что делал у Игната Бумажкина? — И опять — тук-тук-тук-тук-тук!
Но стук молотка становился отрывистей и злей, когда Дрынкин начинал допрашивать Петю, почему он вмешался в толпу, провожавшую Марию Кленову. И еще злей стучит молоток по коже и по болванке, когда сапожник спрашивает:
— Как ты смел, забыв про все, крикнуть фашистскому офицеру, что ты, дескать, кое в чем не согласен с ним?.. Если бы тебя случайно не выручил Бумажкин, где бы ты сейчас был?.. Вижу, что ты недавно из пеленок.
Как горько Пете было сознавать свою вину, и особенно в те минуты, когда молоток переставал стучать, а Виктор Гаврилович переставал говорить и только неморгающими серыми глазами пронзительно смотрел на него. Сколько раз Петя еще подавил бы вздох, сколько раз отер бы пот со лба, если бы за дверью не раздался голос:
— Сапожник есть дома? Открывайт! Быстро ремонтировать сапог полковник Шмухер!
Дрынкин кивнул Пете, чтобы он открыл дверь, а сам с улыбкой и поклонами приветствовал фашистского солдата, стоявшего на пороге с парой сапог в левой руке и с сигаретой в углу рта. Чтобы перевести свою речь на русский язык, понятный сапожнику, солдат, показывая сапоги, сказал:
— Немножко и здесь, немножко и здесь… може, може, може, — криво усмехнулся, глядя полузакрытыми глазами на свою сигарету, которая теперь дымилась у него не во рту, а между пальцами правой руки.
— Конечно, можно сделать, тем более для полковника Шмухера, — любезно ответил Дрынкин, услужливо принимая сапоги. И тут же все свои слова заменил одним словом, очень понятным фашистскому солдату: — Може, може, може!..
Солдат остался доволен разговором с русским сапожником и, верно, затем, чтобы оставить о себе хорошее впечатление, шутливо покрутил Петю за ухо и сказал ему: