Поле Куликово
Шрифт:
– Будь ты - проклят, волчина!
"Не милосердствуй в бою..." В бою! Для этого бой кончился. И не Васька напал на его улус - он напал, не Васька сжёг его дом - он сжёг, не Васька тащил в полон его жену и детей - он тащил. И он же за Васькин глоток воды отплатил ударом ножа. Какой мрак порождает подобных тварей?
Тупик мог не спрашивать себя, ибо знал: грабительская война. Это война ставит человеческие отношения с ног на голову: обман и коварство она превращает в искусство, грабёж - в доблесть, жестокость и насилие - в славу, убийство - в подвиг. Кто живёт войной, к тому нельзя подходить с обычными человеческими мерками. Может, князь Храбрый был прав под Волоком?
Примчался Алёшка с осёдланным конём на
– Разбежалась орда, Василь Андреич! Копыто погнал их, небось, скоро воротится. Ему ватажники пособили - рязанцы. Примчались на шум, да и ударили из дубравы.
– Это - хорошо, Алёша, што рязанцы не спят. А конь-то наш...
– Наш. Сам ко мне подошёл... Ранен Микула, там Никола - с ним, он - тож ранен, легонько... А Додон убит.
Вот оно, ещё одно имя, без которого отряд, кажется, нельзя представить. Чьё следующее услышит он сегодня? Лишь Копыто остался рядом из старых сакмагонов. Но как поверить, что других уже нет? Ведь и всех павших в Куликовской сече он чувствует вблизи. Разве без них отважился бы повести три сотни кметов против ордынской тысячи?
– Вот и всё, Алексей, - сказал Тупик.
– Сдаётся мне - это последняя наша сеча с Ордой.
– Не горюй, Василь Андреич: через годок-другой набегут.
– Не набегут. После Волока я их понял. Орда не поверила: взаправду побили её на Непряди, али помстилось ей? И набежала по-воровски - испытать. Испытала. Штоб снова отважиться на Москву, хану новых воинов надобно вырастить. Но те уж достанутся нашим сынам.
Алёшка помалкивал. Тупик повернул Орлика мордой к реке и подтолкнул:
– Ступай туда, Орлик, я приду за тобой.
Конь побрёл к берегу, куда тянулись многие лошади, потерявшие хозяев. Когда Тупик садился в седло, раненый скакун повернул голову и заржал. У Васьки защипало глаза... Воины возвращались на место боя, искали посечённых товарищей. Прискакал Копыто с каким-то бородачом:
– Примай, Василей, пополнение!
Незнакомец, сняв шапку, поклонился и хрипловатым басом сказал:
– А может, боярин во полон возьмёт нас?
– Ты - о чём, борода?
– Тупик насторожился.
– Всё - о том же, боярин. Говорят, ваши-то почище татар зорят Рязанщину - ни единой души не оставляют.
– Кто говорит?
– Тупик подался с конём вперёд.
– А беглые - кто ж? Теперь бегут не токмо от Орды. До нас уж иные добежали. В запрошлом годе один ваш ратник во гневе сулил нам Боброка с полком - и как в воду глядел. Да Боброк - ладно бы, почище явился князь-воевода. Вы-то, небось, из-за полону с татарами подрались?
Жар кинулся в лицо Ваське, кулаки сжались, но слова застряли в горле. Так вот что за дымы и зарева преследовали их в последние дни, вот почему рязанцы шарахались от его сторожи! Владимир Храбрый разорял владения своего давнего врага Олега Рязанского. Не уж то с благословения Донского?
– Мы - полк великого московского князя, - сказал Василий.
– В усобицы удельников не встреваем. Мы Орду гоним.
– А слышно, боярин, будто князь Храбрый без слова Донского за порог не ступит, не токмо за порубежье?
– Ступил, как видишь. И за Ламу ступил, и за Оку. Небось, и его удел обращён в золу не без участия рязанского князя.
Бородач вздохнул и сказал:
– Кто их, князей, разберёт? Однако, с твово дозволения, светлый боярин, поищу я наших среди полона...
Тупик ощутил усталость. Сторожевая служба - не мёд. И в Волоке-то не знал отдыха, а уж после - все дни и ночи впереди войска. Да ещё эта весть - веригой на шею... Как в одном человеке могут соединиться хватка и мужество государя с ограниченностью удельника? То, что делал теперь Владимир, тянуло отношения Москвы с Рязанью назад, во времена вражды. Это ведь ясно даже Ваське Тупику. Разве князь Храбрый - глупее сотского? Народ не прощает насилия над собой, и неизвестно ещё, чем нынешнее
В одном лишь Тупик не был убеждён: позволит ли Донской своему брату держать в одной руке серпуховские и рязанские владения.
Из лагеря через речку гнали трофейные телеги - под раненых. Распоряжались десятские. На другом берегу гудел и плакал человеческий улей. Словно чья-то рука вдруг сжала сердце Васьки. Судьба семьи Еремея Стрехи ему стала известна от Ивана Копыто. Детей он возьмёт к себе. Но вдруг там, за речкой, кто-то из уцелевших? Может, Настёна?.. Только невозможно это - первые полоны теперь так далеко, что их не догонит никакая сторожа.
Всю ночь не смыкали глаз. И лишь когда в лучах рассвета сверкнули копья и шлемы конной тысячи сторожевого полка во главе с Василием Вельяминовым, по всей колонне началось ликование: люди поверили, что рабская доля на сей раз их миновала. Московский полк стоял в десяти верстах.
Наутро, присоединив к своим одну Вельяминовскую сотню, Тупик повёл разведку к Дону, в сторону Богородицкой пустыни, где встречные беглецы видели накануне другой транспорт врага. Тёплый ветер смывал с густо-синего неба дымы и копоть, после раннего зазимка отогревалась под ласковым солнцем земля, по низинам заголубели озёра, отражая пролётные стаи птиц, и всадникам временами казалось, что наступила весна.
* * *
Минуло тринадцать лет. В солнечный летний полдень с Дона в Москву примчались вестники тревоги: хан Тохтамыш с войском вошёл в Русские земли. Доставленный сакмагонами посол хана коленопреклоненно просил у великого московского князя Василия Дмитриевича защиты и помощи для своего владыки: по следам Тохтамыша шёл Тамерлан.
Василий узнал гостя: мурза Карача, которого хан присылал к Донскому для мирных переговоров. Случилось это через полтора года после сожжения Москвы. Тогда Михаил Тверской с сыном Александром, далеко объехав московские земли, направился в Орду за ярлыком на великое Владимирское княжение. Над Русью вставал призрак новой кровавой смуты. Усмирять тверского князя мечом было опасно: Москва ещё оправлялась от ордынского погрома, за спиной - хан и обозлённый Олег Рязанский. Скрепя сердце Донской обратился к опыту своего деда Калиты - потребовал от князей готовить к зиме дани в Орду и принял посла хана. Карача поклялся: Тохтамыш никому другому не выдаст заветного ярлыка, если Москва заплатит. Чтобы хан поверил в искренность москвитян, Донской отправил к нему с посольством своего наследника. Тохтамыш принял тринадцатилетнего Василия при всех иноземных послах, усадил рядом и угощал из собственных рук, именуя "любимым сыном". Княжонок дичился, его взгляд всё время натыкался на гневное лицо великого князя Михаила Александровича. Хан подозвал Тверского и вручил ему грамоту с золотыми печатями.
– Жалую тебя, князь Михаил, твоей отчиной - великим княжением Тверским.
– Но, великой царь!..
– Голос Михаила дрогнул, рука с ярлыком опустилась. Для того ли совершил он долгий, опасный путь, чтобы получить ярлык на то, чего никто не оспаривал? Иное сулили Михаилу в Орде. И великие дары пропали зря.
– Князь!
– Тохтамыш нахмурился, уловив досаду Тверского.
– Я свои улусы знаю, и каждый русский князь теперь служит мне по старине. А что неправдой жил со мной улусник мой Дмитрий Московский, так я поустрашил его, и ныне он служит мне по правде. Ты же поспеши в свой улус да проследи, чтобы выход в Орду был собран сполна и в срок. А до того твой сын останется с нами. Его близость утешит нашу печаль по тебе.