Поле Куликово
Шрифт:
– Государь! Ордынцы становятся на колени и просят пощады. Боярин Михаила Иваныч спрашивает: што делать?
Перебирая поводья, Владимир смотрел на убитых, его глаза были холодными. Люди вокруг притихли.
– Передай Михаиле Иванычу - пусть спросит насильников Русской земли: они остановились, когда наши жёны с детьми бросались с московской стены и разбивались о камни?
Тупик уже вышел из боя и стягивал к себе лёгкие тысячи. Он не одобрял жестокости Владимира, но и крики избиваемых крымчаков не вызывали в нём жалости - они пожинали то, что посеяли. Война не кончалась сражением под Волоком-Ламским, другие тумены хана продолжали
– Смотрите, Орда!
Из-за кургана посотенно вылетали на рыси лохматые всадники под цветными значками, осаживали коней, озирая поле. Не слишком торопились мурзы-грабёжники на сигнал начальника, предпочитая военной славе лишние мешки чужого добра. Первая их тысяча заявилась, когда уже добивались остатки главных сил тумена. Тупик не знал, сколько врагов привалило, зато он видел, что кованым тысячам Владимира для нового боя необходимо перестроение, и решил действовать.
– Сигналь, Никола: "Все - за мной!" Трубач, нападение!
Полторы тысячи собранных ополченцев устремились за своим воеводой, ослепляя врагов блеском мечей. Степняки поняли, кто - перед ними, и бросились бежать во всю прыть конских ног. Тупик гнал их до берега Рузы. Здесь, на переправе, кони ордынцев начали спотыкаться и падать - кто-то успел насыпать железных шипов на след степного войска, оставив на прибрежных деревьях малоприметные знаки, понятные только русским. У берега произошла давка, русские конники настигли бегущих, и завязалась сеча. Вслед за Тупиком привалила тысяча во главе с Григорием Михайловичем, и положение степняков стало безнадёжным. Воды Рузы замутились кровью. Иные из крымчаков пытались уйти вплавь, но противоположный берег усыпали мужики, вооружённые рогатинами и топорами. Враги начали бросать оружие, и Тупик остановил сечу. Пленных связывали их же арканами и гнали к стану на месте сражения.
Возвращение полка с вереницей пленных войско встретило ликующим кличем. Владимир приказал построить ратников так, как они стояли вчера на смотре. Под раскатисто-грозное "Слава-а!" он во главе воевод промчался вдоль сверкающих сталью дружин, потом сошёл с коня, стал на тела убитых врагов и в серебряный рог протрубил победу.
Алый закат полыхал в полнеба, когда князь закончил объезд полков. Среди конников потерь было немного, погибло лишь прикрытие пешей рати. Но вместо трёх тысяч пеших воинов на этом победном смотре стояла только одна. И в ней половина ратников - в повязках. На разгруженных телегах обоза раненых отправляли в Волок-Ламский.
Владимир велел привести к нему ордынского десятника из полона и двух трофейных лошадей. Когда пленника поставили перед князем, тот приказал:
– Скачи к своему хану и скажи: через три дня я буду в Москве. Пусть готовится. Я зову хана Тохтамыша в поле.
Десятник ускакал, оглядываясь, - не верил в своё освобождение, ждал стрелы в спину. Но Храбрый никогда не нарушал слова.
Перед закатом князю доложили: здесь, на поле боя, осталось шесть тысяч убитых врагов.
На другой день при звоне колоколов и огромном стечении ликующего народа войско возвратилось в Волок-Ламский. У ворот города почётной стражей построились триста закованных в сталь всадников. Среди священников, вышедших благословить ратников, рядом с коломенским епископом
– Отче Сергие!
– заговорил он, едва сдерживая дрожь голоса.
– Я решил, не теряя часа, идти к Москве. У татарского хана не осталось теперь и половины прежней силы. Мои ратники испытаны, их лелеет победа. Что ты скажешь мне, отче Сергие?
– Благословляю, Владимир Андреич, - сказал игумен.
– О дозволении государя не тревожься. Я ведь - из Переславля. Донской теперь выступил к Москве. Все северные князья пришли к нему - и ростовские, и ярославские, и моложские, и галицкие, и кашинский, и углицкий. Кроме единого лишь.
– Не я ли говорил Дмитрию - на Юрия ему надеяться нечего?
– сказал Владимир.
– А за доброе слово спасибо, отче. Не твоя ли это - дружина?
– Князь оглянул броненосных витязей у ворот. Сергий улыбнулся:
– Я - не князь и даже не епископ. Зачем войско простому чернецу? То - новгородцы. С отцом Стефаном пришли.
– Новгородцы?! Вот это - дело! Низкий поклон тебе, отче, за этакую помогу.
Стефан покачал головой.
– Меня хвалить не за чё, Владимир Ондреич. То господин Великой Новгород срядил дружину. Буча там поднялась, как про Москву-то услышали.
Владимир дал знак старшему воеводе, и под гром тулумбасов, пение рожков и труб войско вступило в ворота. Впереди конных дружинников четвёрка вороных лошадей с вплетёнными в гривы траурными белыми лентами везла большой долблёный гроб, прикрытый багровым полотнищем, что развевалось в сражении над пешим русским полком. В этом дубовом челне уплывал в Вечность рослый воин в четырежды пробитой серебристой кольчуге со знаком высшей воинской доблести на груди.
Анюта стояла в толпе женщин, всматриваясь в лица едущих за гробом дружинников, и не знала, что первым с поля сечи въезжает в город её муж.
На заре следующего дня из лагеря на берегу Ламы и ворот города выступило семнадцать тысяч конных и пеших ратников. Войско двинулось дорогой на красное, дымное солнце, встающее из подмосковных лесов.
Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюёт на приказы.
Когда копья нукеров хана скрестились перед Кутлабугой, он понял, что его опередили, и проклял своё честолюбие: так и не пересел с текинца, бежать пришлось на утомлённом коне, а заводных растеряли. Это же всего важнее - кто и какими словами первым расскажет хану о неудавшемся сражении. Отослав наянов, Кутлабуга остался ждать возле юрты владыки.
Подъехал Зелени-Салтан на горбоносом иноходце, и темник, презиравший царевича, склонился. Зелени прошёл в ставку, не проронив слова.
– Великий хан, - заговорил с порога царевич, - шакал с оторванным хвостом отирается возле твоего шатра. Дозволь, я вставлю ему деревянный хвост?