Поле под репу
Шрифт:
Дуня оглянулась на ограждающие этаж перила. Не ошиблась. Туда же смотрел и музыкант.
Держась одной лапой за перекладину, а во второй сжимая сияющий дознаватель, за ними наблюдала хозяйственная тварь. С явным таким интересом, даже не гастрономическим. Самым удивительным и страшным, если верить истории. Научным.
А девушка-то гадала, что это они так разболтались?
— Самец. Самка. Хорошо. Как мама учила. Только самец опять гниёт. Болеет?
Аромат грибочков пробился сквозь завороженный ужас — и друг по несчастью, в которого и случилось «подальше», нашарил пакетик и инстинктивно бросил тот
Как там говорил Рай: некоторые смеси ядовиты, а другие — вообще взрываются?
Туловище, увлекая за собой перила, рухнуло вниз, но жертвы ничего не видели, так как измазанные содержанием чужой черепушки знакомили мир с содержанием своих желудков. Пару рвало долго и мучительно. Причём, если один останавливался, то сразу не мог не продолжить, так как слышал другого. Но когда-то это безобразие прекратиться должно было.
— Пожалуйста, уведите меня отсюда! — жалобно всхлипнула Дуня. — Я хочу домой.
— Домой? — менестрель поднялся. Его очевидно шатало, когда он шёл к девушке, но пистолет в его руке не дрожал. Прохладное дуло упёрлось в лоб. — Сейчас ты мне всё скажешь. Кто ты? На кого работаешь? И зачем постоянно преследуешь меня?
Постоянно? Если третий раз для него постоянно, то его родители зря волнуются об отсутствии внуков — лучше бы обеспокоились их количеством… если, конечно, он действительно не голубой.
— У вас было оружие? Но почему вы им… — девушка осеклась. Солдаты ведь тоже автоматами не пользовались. Да и что могут сделать какие-то пульки?.. Например, убить. Дуня взмокла — так она не боялась даже в ту самую первую ночь, когда к ней прицепился бородач.
— Отвечай, дура, — процедил сквозь зубы парень. — Если не сама, то кто тобою пользуется?
— Пользуется? — моргнула бедняжка… Пользуется — вторили мысли. И, будто бы рядом опять кто-то играл с дознавателем, разочаровано вздохнула: — Так, это не ваши песни? Мне они так понравились. Грустно…
— Как это не мои? — отступил он. — Мои. Для…
Почему-то он весь скукожился — неуместные обвинения принесли ему необъяснимую боль, от которой он хотел во что бы то ни стало избавиться, убежать. Певец сделал ещё один шаг и оскользнулся на том, чем пара совместными усилиями с чудовищем изгваздала пол.
Пошатнулся. Практически восстановил равновесие… но, ринувшаяся на помощь Дуня, случайно подтолкнула менестреля. И крупный мужчина не устоял от прикосновения хрупкой девушки — рухнул вслед за поверженной тварью.
Нет! Она не хотела! Она хотела спасти, а не уничтожить!
С такой высоты не выжить. Даже чудовище разбилось бы, что уж говорить о человеке! Это только дуракам, вроде неё, везёт — сколько падала, а ни одной сломанной косточки. Да она и не знала, что её может ждать. К нему судьба милосердия не проявила.
Он летел, а Дуня отчего-то видела безмерное удивление на его лице. Он молчал. А потом он выстрелил. Нет, не из мести, не из желания прихватить с собой ту, которую наверняка считал коварной убийцей. Это была случайность. И случайно пуля, не задев, стукнулась в стену.
Взрыв. Дуня обернулась. Позади,
Под столь жизнепрославляющую песню, или всё-таки благодаря ей, Дуня очнулась. Ощущение полёта не покинуло её — она словно бы качалась на воздушных волнах, ещё чересчур густых, чтобы быть невесомыми, и уже удивительно неосязаемых, чтобы назваться морскими. Колыбель, если не утроба матери… Запахло озоном, волоски по всему телу встали дыбом. Девушка распахнула глаза — мга из грязно-серой превратилась в голубоватую с синими прожилками.
Что это?
Мысль была ленивой, как и движение. И ответ на дельный вопрос совершенно не интересовал. Здесь было хорошо — так же зимним утром под пуховым одеялом, когда в запасе есть ещё минута-другая перед настырным звонком будильника. Только здесь минута не собиралась заканчиваться, от сони никто не требовал выбираться из тёплого нутра в освежающую прохладу квартиры, а потом в удручающе промозглый холод улицы.
Или всё-таки требовал?
Дуня, сначала потому, что так следовало, а затем из любопытства, огляделась. Туннель из вечности в бесконечность. По нему можно плыть и плыть, ни о чём не думая, с каждым мигом забывая, кто ты и что натворил. Хорошо.
Или не очень?
Девушка нахмурилась и резко села. Зря она! Нет, незримая опора не провалилась под странницей, но тело ускорило полёт. Она совсем не желала этого! Ей это не нравится! Хватит!.. Туннель со стороны бесконечности потемнел, в прозрачном до селе воздухе заклубились тучи, заполыхали, словно в такт сердцу, зарницы. Дуня не хотела туда. И потому рванула на себя ближайшую синюю нить, обернувшуюся белой молнией — от испуга выпустила, но нужного добилась: голубая стена разъехалась. В дыру заглянуло золотое солнце — и девушка нырнула в прореху.
Какой обман! Как жестоко! Дуня не ожидала такой подлости от обещающего спасение светила — вне грозового туннеля царствовала вовсе не омытая слепым дождиком пастораль, а властвовала куда как мрачная картина. Тяжёлые, угрюмые небеса нависали над пологими холмами. Порывистый ветер трепал останки боевых знамён, богатых накидок, отороченных некогда серебристым мехом, и простеньких коричневато-серых солдатских плащей, хлопал попонами лошадей, лентами бинтов, не так уж давно бывших чьей-то одеждой. И ветер разносил по округе сводящий с ума смрад — кровь, гарь, разложение… Нет, Дуню встретила не легкомысленная идиллия, а апофеоз войны. Сон. Жуткий сон, что привиделся в горячечном бреду, решительно стал явью.