Полёт шмеля
Шрифт:
Силуэт Евгения Евграфовича уже маячит на условленном месте — там же, где мы встречались впервые: около грота «Руины» под Средней Арсенальной. Он, как и в ту нашу встречу, снова в своем темно-синем длинном кашемировом пальто, анаконда вишневого шарфа обвита вокруг шеи и свисает до самых пол. А я сегодня, как и в тот раз, снова в берете, который, как мне кажется, придает моему облику некоторую художественность.
— Запаздываете, — с неудовольствием говорит мне Евгений Евграфович, поднимая руку и глядя себе на запястье, когда я приближаюсь к нему.
— Да, задержался, — отвечаю я безмятежно.
— Я вас, Леонид Михайлович,
— Да, Евгений Евграфович. Я весь внимание, — внутренне подбираясь, чтобы быть готовым к удару, с подчеркнутой почтительностью говорю я.
То, что я слышу, повергает меня в шок, по-другому не скажешь. Евгений Евграфович просит меня представить записку о реальных настроениях в обществе! Дать беспристрастную оценку отношения общества к власти.
— Это к вам личная просьба Дмитрия Константиновича, — добавляет он. — На него произвела впечатление прошлая ваша работа. Нужна подлинная картина. Руководство позарез в ней нуждается. Позарез! Не советские времена, чтобы закрывать глаза на истинное положение дел.
«Дмитрий Константинович» — это не кто другой, как Жёлудев. Занимающий в их властной иерархии какие-то такие высоты, что Евгений Евграфович, по выражению Гремучиной, по сравнению с ним — мальчик на побегушках.
— Вы считаете, я владею знанием подлинной картины? — спрашиваю я Евгения Евграфовича.
Он по-барственному играет бровями.
— Неважно. У вас же есть свое представление? Вот и зафиксируйте все это. Будет парочка социологических исследований — хорошо. Во всех сферах: социальная политика, промышленное производство, сельское хозяйство, международные дела…
Я внутренне подпрыгиваю от радости. Написать для них все, что думаешь! Да это такое счастье — можно отдать за него полцарства, да и все царство в конце концов.
Однако я стараюсь не выдать своего ликования. Я прячусь за маской сквалыги.
— А условия? — спрашиваю я. — И договор?
Евгений Евграфович успокаивающе качает головой.
— Условия — как в прошлый раз. Фифти-фифти. Габариты груза, — произнеся это, Евгений Евграфович усмехается, как бы повязывая нас с ним сообщническим знанием, — габариты груза — такие же, как прежде, чуть больше, чуть меньше — не принципиально. И договор, конечно. Но немного погодя. Сейчас с этим делом некоторые временные сложности. А записка требуется срочно. Знаете, как у нас. Вчера не надо, а сегодня поздно. — Он снова усмехается: — И рекомендации, рекомендации! Что, вы полагаете, нужно сделать для улучшения ситуации. Остро требуются свежие идеи. Необычайно остро!
Слушая его, я неизбежно думаю о Балерунье. По всему получается, она не говорила с ним обо мне. Отлучив от себя, решила не вырывать у меня куска изо рта? Не похоже на нее. Но вот, получается, решила так. Невероятно.
Эйфория моя столь велика, что, прощаясь, я позволяю себе поинтересоваться у Евгения Евграфовича его отчеством. Моя бабушка была Аристарховна, уж вроде никуда не деться от дореволюционного хвоста, так нет, стали звать Ивановной, и я только уже подростком, когда у меня в руках почему-то оказался ее паспорт, узнал подлинное ее отчество.
Вопрос мой, к моему удивлению, доставляет Евгению Евграфовичу, удовольствие.
— Да, вы знаете, мои дед с бабкой были такими верующими! — восклицает он. — Назвали, и всю жизнь отец мучился. Пришлось неофициально называться
— Он в ЦК КПСС служил? — я не могу скрыть изумления: какая наследственность! И все это — ростком от невероятно верующих бабушки с дедушкой.
— Да, папаша мой служил в ЦК КПСС, — с горделивостью подтверждает Евгений Евграфович. — Папаша был человек что надо.
Мы прощаемся и расходимся. Он — обратно к себе на государеву службу, как сам назвал ее тогда, в первую нашу встречу, я — назад в свою вольную жизнь человека свободной профессии, который, глядя со стороны, никому ничем не обязан, никому ничего не должен.
Путь мой лежит на Новую площадь, к Политехническому музею, где я, спеша на встречу с дочерью, оставил свое корыто. Никольская, Богоявленский переулок (Куйбышевский проезд, по-советски), Ильинка — ноги несут меня, словно я не иду, а лечу. Эйфория, бушующая во мне, заполняет меня по самую макушку. Я все в той же неудачно надетой второпях легкой курточке, но мне нисколько не холодно — переполняющая меня эйфория разогревает меня подобно тому, как горящий огонь разогревает печь.
Дверь на углу дома, к которому подхожу, пересекая Биржевую площадь (бывшую Куйбышева), с надписью над ней «Кофе Хауз», вызывает во мне неясную ассоциацию. Словно бы с этим «Кофе Хаузом» у меня связано некое событие, но какое? Впрочем, недоумение мое длится недолго, я вспоминаю: да мы же с дочерью чуть больше часа назад тут и сидели. Надо же: чуть больше часа назад, а ощущение — минула вечность.
Я слегка замедляю шаг, проходя мимо аквариумных окон. За длинным столом-стойкой, обратясь лицом к улице, сидят, как мы с дочерью чуть больше часа назад, несколько человек, курят, разговаривают, отрывают от стола чашку, подносят к губам, делают глоток и опускают чашку обратно на стол. Я иду, смотрю, как они пьют кофе, — и внезапно меня пронзает: да я ведь тоже так пил! Ну да, не ел, а всего лишь пил, но какая разница: желудок у меня был не пустой, а значит, я не мог причащаться. Не мог — а причастился.
Стон, натуральный стон исторгается из меня. Ноги в один момент делаются как колоды, — я останавливаюсь. А следом я чувствую, какая продувная у меня курточка.
Я стою, не в состоянии двинуться, под взглядами сидящих в аквариуме, пожалуй, добрые полминуты. И заставляю себя наконец стронуться с места таким усилием — энергии этого усилия хватило бы, наверное, поджечь море.
22
Жена запаздывала. Лёнчику уже пора было выйти, а она все не появлялась. Если бы сыну было не полтора с хвостиком, а побольше, можно бы оставить его на дочь и уйти, но сын все же был еще мал, чтобы доверять его девочке, которой лишь подходило к семи.
К зазвонившему телефону Лёнчик побежал с горшком в руках, только подняв с него сына и не успев дойти до туалета. Звонил Костя Пенязь. Из-за внезапно возникших обстоятельств он не мог пойти на представление журнала и просил Лёнчика купить на него несколько экземпляров журнальной книжки. «О чем разговор, конечно», — пообещал Лёнчик.
Жена появилась, задержавшись на час, ко времени, когда мероприятие как раз должно было начаться. Лёнчик попробовал было ее укорить — и получил по полной: