Полёт шмеля
Шрифт:
— Чего на такой срани ездишь, нормальную машину не купишь? — спрашивает он.
— Мне и на этой нормально, — отвечаю я.
— Как на такой колымаге нормально может быть? Уважать себя надо! Не будешь себя уважать — не будут другие.
Возможно, он прав. Он знает, о чем говорит. Для этих людей, что любят власть и ради нее готовы проутюжить вокруг себя все, как катком, самоуважение — что-то типа дополнительного физического органа вроде второго сердца, без которого они умрут. При этом «самоуважение» и «самоутверждение»
— Самоутверждение через машину — признак ущербности человеческой личности, — говорю я, не раскрывая бывшему вице-мэру хода своей мысли.
— Что-о?! — вопрошает он. Удивление окрашивает его голос словно яркой цветной краской. — Что ты такое о личности? Ты кто вообще по професии?
— Инженер, — бросаю я назад, вспомнив пресловутую горьковскую фразу про инженеров человеческих душ.
Мой ответ не удовлетворяет бывшего вице-мэра.
— Я тебя, кто ты по профессии, спрашиваю. Не об образовании.
О, он урод, властолюбец, хам, самодур — кто угодно, но не болван, нет.
— Ваш водитель, — говорю я. — Меня попросили — я вас вожу.
Бывший вице-мэр некоторое время молчит. Потом шумно отваливается на спинку сиденья:
— Ох ты! Не простой фрукт. — И тут же пригибается к моей шее вновь: — Откуда тебя Дуська знает?
Реагировать нужно немедленно, без задержек. На свой страх и риск. Почему-то мы с Евдокией не обсудили, как отвечать на этот вопрос, если вдруг он возникнет.
— Дочери наши дружат. — Ничего другого в голову мне не приходит.
— Тоже на журфаке учится? — помедлив, интересуется бывший вице-мэр.
— Нет, не на журфаке, — отвечаю я. Что на этот раз истинная правда.
По тому, что мой седок все не откидывается обратно на спинку, все дышит и дышит мне в затылок, я понимаю, что ему хочется продолжить свои расспросы. Но в конце концов он решает, что лучшим вариантом будет прекратить любопытствовать, и снова отваливается там сзади на спинку сиденья.
Когда мы останавливаемся у нужного офиса на Большой Ордынке, на гранитном крыльце которого, вызванный звонком бывшего вице-мэра, ждет его, набросив на плечи длинное кожаное пальто, некий господин холеного топ-менеджерского вида, я, напрочь забыв о просьбе Евдокии, остаюсь спокойно сидеть на своем месте, дожидаясь, когда ее папаша оставит машину, но он тоже сидит — молчит — и лишь со свирепой выжидательностью смотрит на меня в зеркало заднего вида. Я недоуменно оборачиваюсь к нему — и тут вспоминаю. «Твою мать!», — звучит во мне восклицанием. Я открываю дверцу, выбираюсь наружу, огибаю свое корыто сзади и открываю дверцу со стороны бывшего вице-мэра.
— Что, раньше людей не возил? — бросает мне бывший вице-мэр, ступив на асфальт. — Чтоб с задницы машину больше не обходил! Только с передка! — И, пока я перевариваю сказанное, добавляет: — Не отлучаться
Твою мать, снова звучит во мне, твою мать! Но внутренне, только внутренне. Крепись, Лёнчик, говорю я себе, держись!
Сидеть в машине, дожидаясь патрона, — о Боже, да как этими извозчиками еще не забиты все желтые дома! Помаявшись минут десять, я извлекаю из кармана мобильный и звоню Евдокии. В отличие от вчерашнего дня телефон ее отзывается мгновенно.
— Чтоб ты знала, ты подруга моей дочери, — говорю я.
— Что-о? — вопрошает она, естественно, ничего не поняв.
Я объясняю, что и как вышло, ожидая от нее реакции веселья. Но Евдокия неожиданно для меня слушает мой рассказ с требовательной серьезностью.
— Хорошо, что предупредил, — говорит она. — На всякий случай, как ее зовут?
Я называю имя своей дочери.
— А кто она? — следует новый вопрос. — Ну чем занимается: работает, учится?
Кто она? Чем занимается? А вот об этом мне уже не хочется говорить. Мне не хочется пускать Евдокию в мою жизнь так глубоко.
— Да хоть кто, — отвечаю я. — Сочиняй, что хочешь. Главное, не забудь потом сообщить мне, что сочинила. Будем сочинять вдвоем одну сказку.
Тут наконец моя радость услаждает мой слух смешком:
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Из сказки возгорится пламя!
Вот такой, с этой ее ироничностью, с этой ее кислинкой, я ее обожаю, вот такая она — моя, и я тотчас вспоминаю, о чем было напрочь забыл.
— Я же книгу вчера получил из издательства, — говорю я. — Собирался, как встретимся, подарить. А ты меня огорошила — у меня это дело из головы выскочило.
— Книгу?! Получил?! — вырывается у моей радости. — Ой, хочу-хочу-хочу! Приготовь! Как увидимся, даже если пробегать будем мимо друг друга — все равно, прямо на бегу отдай!
Закончив разговор с нею, я тут же достаю из бардачка экземпляр книги, раскрываю и, вооружившись ручкой, погружаюсь в сладкую муку сочинения дарственной надписи. Мне нужно подписать книгу так, чтобы бывший вице-мэр, если она окажется у него в руках, ничего бы не заподозрил. Не знай он меня вживе — и Бог с ним, а теперь — отец подруги и вдруг с нежной надписью?!
На муки сочинения надписи у меня уходит едва не четверть часа. И когда бывший вице-мэр звонит мне с коротким сообщением: «Выхожу!» — я только-только собираюсь убрать подписанную книгу обратно в бардачок.
Убирая книгу, я извожусь насмешливым недоумением: что за нужда была ему сообщать, что выходит? Понимание того, из-за чего звонил, приходит ко мне лишь после того, как я вижу его возникшим на крыльце. Ах же ты, Боже мой! Я рву ручку замка, вываливаюсь наружу и торопливо обогнув свое корыто (с передка, с передка!), открываю заднюю дверцу.