Полет Ящера
Шрифт:
– Все, – просипел он. – Спать и ни о чем больше не думать!
– Здраво, – я кивнул.
– А завтра, – с надеждой продолжал Гонтарь, – проснуться и обнаружить, что все это кончилось.
– Кончилось?
– В смысле, значит, вернулось. Город, люди, время…
Это он уже мечтал. Фантазировал вслух. Я не стал его разубеждать. И железным людям порой жизненно необходимо расслабиться. Тем более, что я прекрасно знал: на улице Гонтарь вряд ли бы осмелился высказать подобное. Полевые условия – одно, домашняя среда – другое. Работу и отдых Гонтарь отчетливо разделял, хотя
– А, босс? Как считаете, получится или нет?
Я тоже присел в кресло, бросил на колени полуразряженный «Стечкин». Хотелось утешить телохранителя, поддакнуть, не затевая лишнего диспута, но и на ложь, оказывается, тоже нужна толика энергии. У меня таковой не оставалось.
– Либо мы не проснемся вообще, – буднично предположил я, – либо завтра будет еще хуже.
– Хуже? Вы шутите, босс! Куда уж хуже?
– Эх, Гонтарь, Гонтарь! Хуже бывает всегда. Тебе ли этого не знать!
– А может, как-нибудь оно наладится?
Детский вопрос и детские надежды. Гонтаря было жаль. Он по-прежнему не понимал того, что случилось. Я тоже не понимал, но я по крайней мере чувствовал. Есть такая сфера познания – чувственное осмысление мира. Вот я и осмысливал мир. В меру сил и возможностей.
– Нет, Гонтарь, не исправится.
– Вы уверены?
Сумрачно кивнув, я прикрыл глаза. В голове хрипло и заунывно потянулась давнее, полузабытое: «Хо-лодно е-лочке, хо-лодно зимой, из лесу е-лочку взяли мы домой…»
Отчего вдруг вспомнилось? С детства, кажется, не пел! Да и не слушал, наверное. Хотя, надо отдать должное, славные были песенки. Вроде той музыкальной трагикомедии про березку, которую некому заломати. Этакая идеология навыверт. Задуматься бы всерьез над словами, встревожиться, но нет! Не для того, видно, придуманы. Песенки наши детские. Их петь нужно, а не мусолить интеллектом. Как молитвы, как фразы из психотерапевтических тестов.
Раскрыв глаза, я коротко вздохнул. Губы сами собой расползлись в жесткую улыбку. Совершать открытия, пусть и с немалым запозданием, – все же приятно. Фольклор оборачивался неожиданной стороной, и нехитрую правду песенных строк я разглядел только сейчас. Елочку-то и впрямь теплом хотели порадовать, домашним супчиком, детским уютом. Только вот незадача! – перед этим ее взяли и тюкнули. Топориком по стволу. И точно также, должно быть, перемещают и людей. Из одного котинуума в другой. Не с намерением устрашить, – какое там! – из самых благих побуждений…
– Летает! – Гонтарь со злостью кивнул на снующую под потолком муху. – Мы тут сидим, а она летает, зараза! И хоть бы ей хрен!
Я проследил глазами за пируэтами цокотухи.
– Ей, верно, легче, чем нам.
– Уж конечно! – Гонтарь взглянул на меня исподлобья. – А может все-таки есть какой-то
Расставаться с последней надеждой телохранителю отчаянно не хотелось, и я его понимал.
– Мудренее – это точно. Только до утра дожить еще надо, понимаешь?
– Чего ж тут не понять.
– Вот и не будем спешить с выводами. Впереди еще вечер и целая ночь.
Гонтарь молча принялся рассматривать собственные ладони. Возможно, изучал линию жизни, пытаясь угадать, где и на какой стадии она, грешная, обрывается. За окнами монотонно бухали тяжелые орудия, под плафонами люстры продолжала зудеть муха. Виражи ее отзывались в ушах щемящим звоном. Странно, но орудийный грохот воспринимался куда легче. В муху же хотелось разрядить остатки обоймы из «Стечкина».
– Вспомнил… – Гонтарь поднял голову. – Хвост за нами был. Какая-то темная машинка. И вчера, и сегодня. То есть, значит, когда выехали вечером, и потом, когда снова вернулись в день.
– А почему молчал?
Он равнодушно пожал плечами. Впрочем, без того было ясно: на фоне всего разразившегося возможная слежка выглядела мелочью.
– Уверен, что хвост?
– Пожалуй, что так. Хотя далеко от нас ехали, не разглядел. Временами вовсе отрывались. То есть раньше бы голову дал на отсечение, что хвост, а сейчас… – плечи его снова пришли в нервное движение, – в общем черт их знает!
Поразмыслив, я повернул голову. Телефон располагался на столе, но вставать отчаянно не хотелось. Для этого следовало перегнуться в пояснице, переместить ноющие ноги. Чтобы не утруждать себя, я уцепил телефон за провод, подтянул аппарат к самому краю. Легкая трубка соскользнула в ладонь, мембрана тоненько запищала.
– Гляди-ка работает! – удивился Гонтарь.
– Значит, кое с кем сейчас переговорим, – я набрал привычную комбинацию цифр. Трубка задумчиво гуднула, и тут же раздался женский скрипучий голосок:
– Семнадцатая слушает!
Я нахмурился. Какая, к черту, семнадцатая? Я звонил в собственный офис. Трубку должен был взять либо Сеня Рыжий, либо кто-нибудь из охраны.
– Это Ящер. Где там у нас Сеня?
– Не понимаю вас! – голосок незнакомки зазвенел чуть раздраженно. – С кем соединить? Назовите, пожалуйста, номер абонента!
Чуть помешкав, я назвал номер, который только что набрал на клавиатуре. Дамочка несколько раз переспросила, видимо, куда-то записывала сказанное, а через некоторое время потянулись длинные гудки. Вот смех!.. Получается, что к себе и через себя! Неужели действительно соединят?…
– Слушаю вас, товарищ.
Голос показался знакомым, но я все-таки не понял, кто именно со мной говорит. Среди охраны было много новеньких крепышей. Всех я, разумеется, не знал.
– Это Ящер…
– А-а, как же, как же! Простите, не сообразил сразу. Думал, снова из Смольного беспокоят.
– Кто это! – рыкнул я.
– Ах, да, не представился. Ромула Александр Гаврилович. По-моему, вы должны меня помнить.
Я пораженно молчал.
– Впрочем, если хотите, поговорить с Поэлем, сей момент распоряжусь…