Полицейская фортуна

Казанцев Кирилл

— Вы какой-то нынче не такой, барин, — заметил Антон, подталкивая к Тузкову пачку сигарет. — Словно из камеры.

— Шутите? — Потомок «небогатого, но дворянского рода» щелкнул зажигалкой следователя и моргнул свежеподбитым глазом, травму которого опер УСБ заметил только сейчас. — Держите человека ни за что с уголовниками и насмехаетесь. Меня избили.

— За что?

— Один из сокамерников узнал во мне крупье из «Азов-сити».

— Ты посмотри, как тесна Россия. В Екатеринбурге тебе бьют морду за проделки в Краснодарском крае.

— Я

его тоже узнал, — пропустив мимо ушей тираду, продолжил Туз. — Он тогда спустил полторы тысячи зеленых, упрямо делая ставки на зеро. Пятнадцать раз кряду.

— Это всегда так было, Тузков, — заметил Копаев. — Одни бьют, когда проигрывают, а от других получаешь за то, что помогаешь выигрывать другим.

— Да говорите вы, в конце концов, что вам нужно! — возмутился Туз. — То двоих фраеров бестолковых присылаете, то сами рака за камень заводите! Я устал, и возвращаться в камеру у меня нет ни малейшего желания!

— Вот видите, Константин, как у нас хорошо все получается. Кто велел вам подыгрывать Крыльникову?

— Гаенко! — без раздумий выпалил крупье. — Как полковник приходил, я должен был тотчас вставать к столу и принимать ставки.

— Что, каждый раз, когда тот появлялся? А откуда вы об этом узнавали?

— Мне говорил об этом сам Гаенко. Думаю, Крыльников сообщал ему, что едет в «Азов-сити». А по приезде узнавал номер стола. Управляющий тут же передавал эту информацию мне. Велено было делать так, чтобы полкан не выигрывал больше тысячи. Но и не меньше.

— И как часто он приходил?

— Раз или два в неделю.

— Думаете, у Гаенко были какие-то обязательства перед полицейским?

— А что тут думать? — поперхнулся дымом, едва успев затянуться, Тузков. — Дураку понятно, что полкан крыл казино «крышу», а Гаенко за это рассчитывался. За три года работы я не видел ни разу, чтобы к управляющему приезжали бандиты. И верно — какой идиот поедет, если казино «красное»… Кстати, товарищ следователь… Мне тут объяснили… Короче, поскольку я не государственное добро растачивал, а частное, да еще и по распоряжению его владельца, то вы никакого права не имеете меня за это преследовать. Вот если бы я, наоборот, у Крыльникова…

— Ты мне еще закон почитай. Думаю, скоро тебя выпустят. У них на тебя ничего нет. Так что потерпи еще сутки.

— У них?..

Улыбнувшись, Копаев поднялся.

— У кого — у них?!

— Гаенко — твой начальник?

— Да.

— Значит, ты выполнял указания начальника?

— Верно.

— Но ты осознавал, что поступаешь неправильно?

— Ну конечно! Я же шельмовал!

— Это нехорошо, — Антон не выдержал и рассмеялся. — Под подпиской ходить будешь до суда. А скроешься — будешь сидеть. Так что являйся по первому вызову и давай правдивые показания.

— Черт, да я хоть какие дам, лишь бы не париться здесь!..

— Хоть какие — не надо. Нужно — правдивые. Бывай.

Выйдя из изолятора, Антон сел в машину и поехал к дому Крыльникова. 

Глава 9

Похороны —

эта та часть жизни, которую всегда хочется побыстрее закончить. Плач вдовы, которая по деревенскому обычаю причитала и рвала на себе волосы, потемневшие от горя дети — их у Крыльникова было двое — мальчик и мальчик постарше, молчание коллег полковника — все угнетало и торопило.

Кое-где среди родственников то там, то тут раздавались шепотки о том, что вот, мол, человек всю жизнь носил погоны, отдавал службе всего себя без остатка, а его начальство, которому он верой и правдой служил, не разрешило разместить гроб в ГУВД. Изредка слышались другие шепотки. О том, что ГУВД — постоянно функционирующий орган, не Кремль и не Дворец спорта. И прекратить там работу по причине того, что умер кто-то из сотрудников, хоть и заместитель начальника, недопустимо. Не хватало еще этим гробом вызывать саркастические улыбки задержанных, привозимых и приводимых в управление.

Словом, ко второму часу прощания, когда рыдания окончательно захлебнулись, вдова, опоенная валерианой, затихла. Присутствующие, коих на общей площади четырехкомнатной квартиры насчитывалось порядка шести десятков, разбились на два лагеря: родственники с друзьями и коллеги Крыльникова по службе. Следуя процедуре мероприятия, вторые периодически подходили к первым, обещали «найти их», «помнить всегда» и заверяли, что «его дело будет продолжено».

Если абстрагироваться от тяжелой атмосферы происходящего и взглянуть на это свежим взглядом, то среди всей разномастной толпы скорбящих можно было заметить два маленьких коллектива по два человека, которые перемещались среди участников собрания, как маломерные суда среди военной флотилии.

Все самое драматичное, неприятное и тоскливое Сидельников и Молибога пережили стоически. Они и были тем первым из коллективов, пришедших скорее посмотреть, чем поучаствовать. Вернее, они были вторым коллективом, потому как постоянно бродили за двумя типами, ранее описанными Копаеву.

И эта пара была самой примечательной. Лишь тоска по умершему не позволяла многим видеть, насколько необычно поведение этих двоих на церемонии прощания.

— Ты в кабинете был?

— Да, но там какая-то старуха спит. Я в столе посмотрел, на стеллажах. На полках, под кроватью, — один из СБ Ресникова покосился на лаковые туфли покойного и сглотнул слюну. — Под матрацем посмотрел. Ничего нет…

— Иди на кухню, я — в спальную…

Сидельников, пытающийся среди приглушенного шепота поймать хотя бы одно из произносимых ими слов, помял пару белых гвоздик и поморщился:

— Интересно, о чем они говорят.

— Этот, в полосочку, рассказывает, наверное, как под матрацем искал. На кровати старуха столетняя дремлет, он стал матрац вместе со старухой переворачивать, а она так — зырк! — одним глазом, и смотрит. Но под ней ничего не было, я видел…

И, следуя за сотрудниками СБ, они снова разошлись.