Полька
Шрифт:
— С чем бы ты сравнил ваш союз?
— С легким дыханием. Перестанешь дышать — перестанешь жить.
Август
Август — тридцать одна версия одного дня. Встаю, завтракаю и в девять — за работу, то есть на компьютерные галеры. До четырех-пяти пишу сценарий «Городка», потом прогулка, пустоголовье, телевизор. После того как целый день пишешь, на чтение уже не остается сил, буквы вызывают тошноту. Я не жалуюсь — все-таки осталась жива.
Мы собираемся куда-нибудь поехать. Целое лето то работали, то «болели». Уговариваю Петра отправиться на берег Индийского океана. Однако лететь полдня мы не в состоянии. Четыре часа в самолете — и я готова выть волком, а Петушок — грызть иллюминатор.
Придумываю маршруты с пересадками. Хочется посмотреть Израиль, Петр не бывал в Катманду, а финишем могла бы стать северная Австралия. Ничего не выйдет, — подсчитывает расходы мой благоразумный Петушкин. К тому же у него только две недели отпуска. Останавливаемся на Греции: близко, тепло и необязательно валяться на пляже — есть что посмотреть.
Я в полуобморочном состоянии, собираюсь перекусить, не отходя от компьютера. Откусываю кусочек зеленого помидора. Не успеваю проглотить — накатывает тошнота. От такого помидора и помереть недолго! Перехожу на сухарики и чай. Через два дня снова: голод, тошнота. Ничего не болит, но откуда мне знать, каким образом напоминают о себе желчный пузырь или поджелудочная железа? Петушок в отчаянии:
— Выкини свои травы, забудь о диетах! Начни нормально питаться, ты уморила себя голодом, теперь пожинаешь плоды.
Я выбрасываю. Никакого результата.
По вечерам ходим за грибами. Боровики сказочные, высотой по колено. Петушок научил меня отличать белые — шляпка у них похожа на хорошо пропеченную булочку. Боровики разные: на берегу озера — светлые, под холмом — кривоногие. Они стремятся к людям, вместо того чтобы сидеть где-нибудь в чаще, вылезают на тропинки. Собираю грибы, стараясь не вспоминать о тошноте, температуре. К врачу пойду через неделю, в Польше. Сейчас нет времени, надо закончить сценарий «Городка». Киностудия отсрочек не дает.
По ночам обзваниваю знакомых, пытаясь разузнать хоть что-нибудь об этих тошнотворных симптомах.
— Дорогая моя, ты заработалась. Это называется истощение, — считает моя дантист-трудоголик. — В один прекрасный день просыпаешься — и не в силах рукой пошевелить. Этим страдает пол-Швеции.
— Да я могу с утра до вечера пахать.
— Это тебе только так кажется, возраст уже не тот… наступает момент… щелк — и конец.
А Беата утверждает, что я беременна.
— Да нет, это, во-первых, невозможно, во-вторых, меня тошнит целый день, а не только утром, да и ясновидящая обещала только через два года… помнишь?
— Тогда что с тобой?
— Беата, не знаю, я никогда в жизни так себя не чувствовала. Помесь желтухи и безумия. Ложусь спать в девять, даже не ложусь — падаю бревном. Нет сил двигаться, температура какая-то странная, под тридцать семь. Да, знаешь, позавчера мы ездили в «Икею», купили цветочные горшки и тахту. Как гляну на эти горшки, делается нехорошо. Вообще не могу смотреть на некрасивые вещи, к горлу подступает. А эта тахта… она меня отравляет. Такой странный запах, химический. В магазине она не воняла.
— Петр тоже чувствует?
— Нет. Это психоз? Я спятила?
— Ну, когда-то надо начинать.
— Не смейся. Наш разноцветный домик мне опротивел, краски словно пеплом присыпаны. Я уж Петру ничего не говорю, но просто считаю дни до отъезда в Польшу — здесь я с ума сойду. Мне больно от вещей.
— Гуляй, не сиди все время за компьютером.
— Куда я пойду? В лесу грибы воняют, они тоже как сговорились против меня. Даже картинка с грибами доводит меня до судорог.
— Ну и ну…
— Мне так плохо, а Петр считает, что это из-за Швеции, что мне больше не хочется…
— Приезжай скорее в Польшу, что-нибудь придумаем.
— Не мог маленький помидор вызвать недельное отравление… Это стресс, я тебя знаю, — версия Петушка.
Какой еще стресс? Когда стресс, я начинаю бить посуду, а не валюсь, стеная, что у меня нет сил жить. Насчет «стресса» он может своим пациентам голову морочить.
— Закончишь сценарий, расслабишься, и все пройдет. Это у тебя перед месячными: распухаешь, чуть-чуть крыша едет, ничего особенного. Давай навестим антропософов, ты развеешься, — Петушок сажает меня в машину.
Мы едем коротким путем, через Темный Остров. Антропософское кафе закрыто. Их деревянный офис — выкрашенный в пастельные тона сараи — подозрительно попахивает: синий цвет какой-то гнилостный, оранжевый отсвечивает зеленью. Возвращаемся домой. По дороге Петушок останавливается на заправке. Мимо проходит ребенок с хот-догом. Я готова вырвать булочку у него из рук.
— Петр, сколько здесь стоит горячая колбаска?
— Десятку… Ты как маленькая: что увидишь, тянешь в рот. Ты же не ешь мяса, заболеешь от этой дохлятины.
— Хочется… Но уже девятый час, нельзя: печень работает до шести…
Хватит, утром пойду куплю тест. И схожу к гинекологу. На всякий случай, если спросит про беременность… теоретически может быть в конце месяца… Сегодня должны начаться месячные, мне уже нехорошо. Трудно сказать, то ли тошнит, то ли сводит живот. Петушок входит в ванную, когда я писаю на тест. Это не какая-нибудь бумажка в пластике — дизайнерский шедевр, «роллс-ройс» в классе тестов на беременность. Петушок крутит пальцем у виска: