Полковник всегда найдется
Шрифт:
— А, черт — левая сторона! — Расул сбросил каску и схватился за голову. — Все, труба! Труба мне!..
— Стой, может, жив еще...
Расул кинулся к Таракану, прижавшись ухом к его Груди.
— Дышит, дышит еще!.. Спичку зажги, зажги спичку! Надо вколоть ему промедол...
— Перевязочный пакет доставай... быстрее, быстрее... Сержант стоял на коленях, в руке у него во второй раз вспыхнул огонь... Но тут же — совсем рядом свистнуло дважды, легко и чуть слышно: «Фить-фить», — и в ногах у Расула взрыло песок...
— Бля-я!..-
Семенов тоже отпрыгнул и прижался к земле, осознавая только одно: он инстинктивно ползет к укрытию. Прямо перед ним туда скатился Расул.
— Ну все, хана нам... хана!
— Понесла-ась!.. До трибунала нам не дожить...
— Какой трибунал?! Надо подтащить Таракана! Сержант кинулся к телефонному аппарату, крутанул ручку; она вращалась слишком легко — нагрузки нет, связь оборвана.
— Теперь все!..
— Ты что? — Расул схватил трубку.
— Нет связи.
— А, черт! Что же делать?
Он беспокойно осматривался, пока не увидел патрон сигнальной ракеты. Схватил его и отвернул колпачок...
— Не надо! — воскликнул сержант. — Не надо света — нас самих будет видно. Это снайпер, сука! Его ты все равно не увидишь... Где он там засел?!
— Что делать тогда?
— Надо как-то подтащить Таракана, он еще жив. Ты здесь будь...
— Стой, я сам поползу — у меня автомат там остался.
— Давай!
Семенов повернулся к брустверу и, взявшись за рукоятки, подтянул к себе пулемет.
— Во! — одобрил Расул, — Давай молоти по всем склонам,..
Два больших пальца сержанта плавно вдавились в гашетку — пулемет тряхануло, всей тяжестью отбросив назад... Семенов лишь заметил огонь из ствола, неожиданно ярко перечеркнувший действительность, — и только потом он почувствовал боль от мощного удара в лицо, Отвратительный хруст вместе с привкусом крови!..
...снова запахло дождем...
— Чертов металлолом! — ругался Расул. Он лил на лицо сержанту воду из фляги.
— Семен! Поднимайся быстрее!
— Что это было?
— Пулемет твой... Вставай!
— Что с ним?
— Отдача! Это же бээрдэмовский пулемет — он должен крепиться к броне; без опоры нельзя... Нельзя из него так стрелять! Понял, какая отдача?!
— Но ведь Скворец сказал...
— Что Скворец, ну что Скворец? Он рубит в этом деле, Скворец твой?! Вставай!
Семенов сглотнул густую слюну с привкусом крови, попытался подняться; во рту было что-то не так... Передний зуб оказался завален внутрь — он был выбит, хотя еще и держался на месте.
— Ты куда, мм-м!.. — Сержант простонал, вправляя грязными пальцами выбитый зуб.
— Подтащу Таракана.
— Не стреляли больше?
— Нет пока...
Вслед за Расулом сержант выбрался из укрытия, захватив с собой плащ-палатку. Вдвоем они волокли обратно потяжелевшее тело Исы, откинутая рука которого оставляла на песке прерывистый след. Его стало отчетливо видно — светало. Небесный ночной
Таракан был мертв. Расул сидел рядом и плакал, сыпя песок горстями себе на бритую голову.
— ...Как мне жить дальше, как жить?..
А лицо Таракана отвечало холодным спокойствием, словно и сам он был погружен в нелегкие мысли о том, как жить человеку, который избавил его от этой проклятой жизни.
— Не надо, Расул; теперь ничего не поделаешь. — Сержант накрыл плащ-палаткой теле Исы.
Расул сидел неподвижно, устремив бессмысленный взгляд к лазурным очертаниям дальних вершин, едва различаемых в сером тумане.
Сержант вдруг поднялся.
— А где Бабаев? Он крикнул:
— Бабаев!
Его охватила дрожь. Семенов уже чувствовал, что никто не откликнется. И, не добежав до нижнего укрытия несколько метров, он остановился. Подошел осторожно.
Бабаев, конечно же, не спал. А просто перекинулся через заднюю стенку окопа и уткнулся каской в песок. Руками обхватил горло — в последнюю минуту он боролся с удушьем и кровотечением, но никто ему не помог... И что сержанту бросилось в глаза сразу, так это большое темное пятно на песке вокруг головы — пожалуй, слишком уж темное для крови пятно.
...Близилось утро. Ночь отступала, словно бездонное море во время отлива, унося с собою звезды. Небо наполнилось рыхлым унылым светом. Если бы Семенов мог раздвинуть эту бурую предрассветную пелену и заглянуть внутрь опустошенного неба, то он бы и там увидел лишь плоскую долину, протянувшуюся на тысячи километров, а за нею странные серые горы, вздернутые к угасающей луне, как волчьи или крысиные морды. Из травы и там и сям торчали бы холмики со сломанными крестами — то было бы кладбище, одинокое и заброшенное. И, увидев эту покинутость, ощутив холодную и страшную одинокость, Семенов бы тихо заплакал, потому как ничего не осталось во всем белом свете. Над миром нависла зловещая тишина.
Время остановилось между ночью и утром. Лишь вершина все плыла мимо времени — она плыла в густом серебряном свете. Едва колыхался над нею утренний ветерок, донося издали последние лягушачьи трели. Там, где на щебне журчит вода и зеленью сверкает трава, живут люди. Все тот же утренний ветерок доносит оттуда то ли едкий дымок, то ли просто утробный запах жилья. И на всю округу разносится протяжный заунывный голос муллы, будто из тьмы веков зовущий к утреннему намазу. В это время мужчины спускаются с гор: возвращаются в семьи и, прежде чем распахнуть двери убогих жилищ, зарывают в землю оружие — древние нарезные ружья дедов и прадедов. Кроткие призраки женщин в чадрах подносят мужьям еду, а сами садятся поодаль и грациозно откидывают покровы с лица, редким взглядом обращаясь к мужчинам. И мы видим белолицых темнооких красавиц — милые и робкие существа, нуждающиеся в защите и ласке.