Полковник всегда найдется
Шрифт:
— Есть, товарищ подполковник!
— Вот-вот.
Сергей шагал по вымощенным булыжником улочкам, придерживая рукою штык-нож и вдыхая гущу влажного воздуха. Трудно было понять в темноте: то ли моросил мелкий дождь, то ли это был просто туман. Сергей думал об отце. Он часто его вспоминал, гораздо чаще, чем мать. И теперь решил посчитать, сколько отцу будет лет, когда он вернется из армии. Оказалось, что отец уже будет довольно старым. Стало вдруг жаль отца и совсем как-то грустно.
Позади послышался шелест шин. Сергей обернулся и отшагнул в сторону: его обогнал старый немец на велосипеде, буркнув презрительно «швайн». Сергей посмотрел на брюки свои, ощутив запах хозяйственного мыла, и понял, что этот
Немец лежал на боку на мокром булыжнике, пытался встать и не мог. Сергей подхватил его со спины, принялся поднимать; старый немец бормотал что-то. Это было очень похоже на ругань. Шляпа валялась в стороне. Сергей потянулся за нею и вежливо подал ворчливому старику, отвел его от дороги. Затем подкатил велосипед, помог старому немцу усесться в седло. Тот уже не ругался, только сопел. И молча отъехал.
Сергей опять смотрел ему вслед и думал: у этого немца, наверно, есть теплый дом, может быть даже — шикарная вилла; есть, наверное, и внуки, которых он иногда усаживает на колени... До дома офицерского состава оставалось всего два поворота, когда вдруг снова послышался шелест шин и велосипедный звонок. Старый немец догнал его и, сняв шляпу, сказал: «Данке шён» — и еще что-то.
Сергею непременно хотелось, чтобы у немца в шляпе было перо. Потом, когда он рассказывал эту историю, то обязательно отмечал, что оно было, хотя ведь пера не было, это он точно помнил. Но это не важно. Главное — приятно вспоминать старого немца. Сергей вообще любил вспоминать, и он был счастлив, когда его оставляли в покое, но это случалось редко.
В ленкомнату вошел сержант Мальцев, командир отделения. Он склонил набок голову и поморщился. Осмотрел сидящих, увидел Сергея и подошел к нему. Сергей проверил, застегнут ли подворотничок. Мальцев стоял напротив, заложив руки за спину. Вновь склонил набок голову и опять поморщился: «Чо, сал-лабон! Сидишь балдеешь... Встать!» Сергей встал и втянул голову в плечи, сержант осмотрел его: подворотничок, пряжка, сапоги... «Получку получил? Деньги есть?..» — спросил он. Сергей покрутил головой. «Прор-рубал! Прожр-рал! — заорал Мальцев. — Бал-лдеешь сидишь! А в казарме бар-рдак! Бегом!»
Сергей вбежал в казарму: «старики» валялись на кроватях и ржали. Его кровать была взбита. Он бросился ее поправлять и получил подзатыльник, а затем и резкий пинок... Те, кто возлежал на кроватях, еще больше заржали.
Потом, когда он из последних сил отжимался от пола и сержант Мальцев, сидя на табурете, считал, а «старики» снова ржали, Сергею подумалось: наверно, так надо, чтобы стать хорошим солдатом... И уже после отбоя, когда он заснул, ему приснился вновь родной город, но только не центральными улицами и зелеными скверами, а почему-то захолустьем левого берега: серыми, покрытыми копотью двухэтажками, не снесенными до сих пор бараками и сараями, — той своей частью, где Сергей и бывал-то всего раз или два.
Ночной марш
Вадим понял, что продолжать лить за шиворот воду из фляги бессмысленно: вода высыхала, но легче не становилось. Вадим откинулся в тесной кабине «Урала», пытаясь вытянуть затекшие ноги, и снова придвинулся поближе к дверце — к спасительному дыханию из окна. Колька вел машину молча, нахмурившись, он лишь недавно сменил Вадима и еще толком не проснулся. Колонна ползла медленно, глубоко зарываясь в разношенную песчаную колею.
Бесконечно жаркий день кончился, люди и машины устали. Мелкая белесая пыль налетом покрыла
С шоссе съехали утром. Сколько всего прошло дней в пути, теперь уже трудно было припомнить: пять, а может, неделя... Ярко отпечаталось в памяти одно лишь начало марша, огненная переправа. По понтонному мосту поочередно машины переехали реку и направились в глубь неизвестной страны почти в самом центре Востока. Вспыхнувший закат окрасил все в пламенно-красные тона. Он разгорелся справа и остался за спиной; над движущейся колонной незаметно расправился пышный черный ковер звездной афганской ночи, первой ночи в пути, — потом все смешалось, марш превратился в сгусток напряжения и воли. Бессонные ночи сгрудили события в одно тяжкое целое: кто-то выпрыгивал из кабин занимать оборону в скалах, ночное пространство в лобовом стекле прошивалось яркими очередями, горящие машины срывались в пропасти — и опять колонна набирала скорость... Но что произошло раньше, что позже, этого восстановить уже было нельзя.
— Не курил бы, слышь, дышать нечем, — пробурчал Вадим, когда Колька потянулся за пачкой.
— Шо ж еще делать? Так заснуть можно... Шо за рэйс! Сроду с шоссе не сворачивали, а тут уж сутки буксуем в песках... Не-ет, так пойдет, к завтраму черта с два доберемся до места.
— Ты давай за дорогой следи, твое дело — баранку крутить.
— Да нет, шо ж это за рэйс? По шоссе гнались-гнались, шо гнались? Сейчас вот крадемся, спереди стреляют...
— Чо, струхнул, хохол недоверчивый?
— Ага! Шо, не чуешь, полные штаны натрухал.
— Вот-вот.
— Да нет, я ж серьезно! Зачем вас комбат собирал, шо говорил-то?
— Кто собирал?
— Да вас, старших машин, еще перед рейсом...
— Военная тайна.
— Пошел ты! — Колька взял сигарету и закурил. — Я — водитель и обязан знать, что везу.
— Золото и брильянты.
— Ну спроси меня, я отвечу...
— Я сто раз говорил, хохол ты недоверчивый, три машины с медикаментами, остальные с продуктами.
— А-а-й, — протянул Колька, — хорош заливать, все это можно и вертолетом доставить.
— Значит, нельзя. Может, аэродрома там нет...
— Да пошел ты!
— Ну что обижаешься? Видишь, обложено все. Может, там люди с голоду умирают... Вертолетом ты много доставишь?
— А тебе трудно ответить.
— Да если бы ты не был хохлом...
— Шо, тебе хохол соли подсыпал?
— Слушай, достал ты меня! Повторяю, если плохо доходит. Ночью будет кишлак, там сейчас пехота должна орудовать, — и останется километров тридцать. Завтра, часам к восьми утра, будем на месте. Короче, последняя ночь осталась.
Вадим поправил автомат в углу кабины:
— Я подремлю с полчасика, пока совсем не стемнело. Судя по всему, ночь сегодня будет веселая. — Он вздохнул и откинул голову, пристроил ее в верхний угол кабины.
Сквозь открытое окно в кабину проникали ночные звуки и запахи, непонятные, будто поздние гости, говорящие на чужом языке, они и уходили ни с чем, уступая место другим. Из густых сумерек вырастали округлые затылки гор, некоторые из вершин тонули в бездне ночного неба — оно походило скорее на купол, сверкающий пестрым букетом огней-звезд. Вадим все смотрел туда и откладывал сон. Сейчас он поймет что-то, глядя в этот вечный простор, найдет ответ на вопрос. Вадим чувствовал важность вопроса, знал даже — о чем он, но сосредоточить на нем внимание, сформулировать вопрос он не мог. Вот, казалось, обнаружилась нить, по которой можно добраться до сути, но и та вдруг выскальзывала из сознания, словно пойманная щука из рук, — и обрывки мыслей, дум, воспоминаний тянулись лениво и бессвязно.