Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)
Шрифт:
Ведала бы Марийка, что произошло с Синим камнем потом.
(Мерянский бог в нынешние времена расположился неподалеку от Ярилиной горы, подле небольшого ручья Рябцовки, выбегавшего из оврага около деревни Криушкино. Громадный сероватый валун ледникового периода «не сидел на месте», его постоянно беспокоили весенние льды, сдвигая с места. Ныне он наклонился к Плещееву озеру, понемногу сползая в песок. В глубокой древности меряне-язычники поклонялись и Синему камню. В те далекие времена, как гласит местное предание, он находился на возвышенном месте, неподалеку от современной Борисоглебской слободы. Возле него устраивались обряды моления и жертвоприношения.
По приказу царя Василия Шуйского камень был зарыт в глубокой яме, где он пролежал около двух столетий. Но структура почвы нарушалась, весенние паводки исподволь размывали яму, и вскоре он вновь предстал перед жителями, привлекая к себе еще больше поклонников.
В 1788 году решено было использовать камень под фундамент строившейся в то время городской церкви. Мерянский бог был водружен на большие сани, и его повезли по льду озера. Однако лед не выдержал огромнейшей тяжести, треснул, и камень ушел под воду. Весенние, южные ветры, гнавшие лед к северу, тащили за собой и камень. Через 70 лет его постепенно вынесло льдами на берег.
В прошлом веке на страницах губернских газет шла полемика о том, какие силы подняли Синий камень на берег. Высказывались разные мнения, вплоть до действия магнитного притяжения берегового грунта.
Наиболее убедительной оказалась точка зрения историка Н. М. Меморского, который утверждал, что камень был поднят на берег силою весенних льдов.
В настоящее время камень, совершивший много тысяч лет тому назад длительное путешествие со Скандинавского полуострова, забытый «бог» мерянских племен, мирно лежит на берегу Плещеева озера…
Марийка вернулась в избу (Гришка ушел домой заранее) с просветленным лицом.
— Жив мой любимый Васенька. Жив!
Часть третья
Глава 1
ПОХОД НА ЛИВОНИЮ
Упругий знобкий ветер, кидая на ратников секучий холодный снег, сердито гудел с самого утра.
Боярин Мелентий Коврига, подняв меховой воротник стеганого бараньего полушубка, и нахлобучив на крупный мясистый нос лисью шапку с малиновым верхом, озлоблено думал:
«И чего ради князь Митька этот поход задумал? Чего ему в теплых хоромах не сиделось? Эк куды поперся. В Неметчину! Глянь, какое войско на крестоносцев поднял. Первым воеводой идет. Славы ему захотелось. Юрьева ему мало, ныне Раковор подавай. А сей город, чу, неприступный. Ходил на него псковский выскочка Довмонт, да по шапке получил. Вспять прибежал. Мудрено-де без пороков ливонскую крепость осилить. А ты чего думал?… Да и с пороками толку не будет. Экого умельца князь Митька выискал. Бражника Аниську Талалая! Он зелье [114] лопать великий искусник, а не осадные орудья мастерить».
114
Зелье — в данном случае вино, пиво, медовуха, брага, в другом — яд; в более поздних веках — порох.
Трясясь на пегой
«Вон его пороки тащат на санях. Сколь лошадей из сил выбиваются! Пять недель в Новгороде передвижные башни для осадных машин топорами тюкали. Митька, забыв все дела, ежедень подле плотников и Аниськи крутился, каждое бревно ощупывал, будто невесту себе выбирал. А толку? Башни его либо на полдороге развалятся, либо ночью вражьи лазутчики спалят. И не токмо ливонские. Литва тоже неприятельская страна. Она никогда Довмонту не простит. В любой час может рать уколоть. Не шибко по нутру ливам русская рать. Хуже того — совсем не по нутру. Лев, сын Даниила Галицкого, взял да и порешил короля Воишелка. Вот те и добрый мир, князь Митька. В лужу ты сел со своей затеей. И до чего ж переяславский князь опрометчив. Хотел отворотить от пня, а наехал на колоду. Нет, князюшка, ты хоть и сказывал, что Литву пройдешь с войском без помехи, да не тут-то было. Сторонники Воишелка столь пакостей могут натворить, что не расхлебаешь. Кабы вспять не повернул, Митька… Вот бы радость была для всех ратников! Охота ли им тащиться, да еще в стылую зиму, к черту на кулички. К самому Варяжскому морю. Никому не охота!».
За спиной боярина ехал ближний его послужилец-дружинник, Сергуня Шибан. Бараний полушубок обтянул крутые плечи, черная окладистая борода заиндевела, покрылась сосульками.
Боярин иногда оглядывался на своих воинов, и Сергуня видел его недовольное лицо. Мелентий Петрович явно раздосадован. Не любитель он ходить в большие и далекие походы. Зачастую уклонялся, прикидывался недужным, но в этот поход пришлось ему снаряжаться. Напугал его князь Дмитрий, крепко напугал!
Еще в Переяславле, куда собирались ростово-суздальские дружины, Дмитрий, на совете своих «княжьих мужей, поглядывая на боярина Ковригу, недвусмысленно и резко заявил:
— Ныне решается судьба Отчизны. Либо мы попадем под пяту Ливонского Ордена, либо дадим ему такой урок, что крестоносцы надолго забудут нападать на святую Русь. И сие будет зависеть от каждого из нас. Ныне я не потерплю никаких отговорок. Тот, кто не вольется со своей дружиной в общерусское войско, будет без пощады наказан. Я не только лишу его всяких чинов и вотчин, но и выставлю на вече.
Мелентий Коврига прибыл в свои хоромы чернее тучи. Его подавленный вид бросался всем дворовым людям в глаза.
— Аль случилось что, государь мой? — напугано вопросила супруга.
— Случилось. Будь он трижды проклят!.. Снаряжай в поход, Устинья. На рыцарей иду!
— На лыцарей?! — подивилась супруга и часто закрестилась. — Это что за народ такой? Николи такого не слышала. Никак, какие-то царские люди.
Устинья Якимовна была женщиной недалекой, и, как большинство боярских жен, вела замкнутый образ жизни. О татарах, вестимо, она ведала, а вот о «лыцарях»…
— Какие царские люди! — сорвался на крик Мелентий Петрович. — Дура набитая! То — злее самого лютого ордынца! Снаряжай в поход, сказываю!..
«Снаряжать в поход» для Устиньи означало снабдить войско боярина кормовыми запасами: напечь, насушить, навялить всякой снеди.
— На сколь дён, государь мой?
— Каких дён?! — вновь взвился раздраженный Мелентий Петрович. — Дай Бог живехоньким через полгода воротиться. На край света посылает меня наш разлюбезный князюшка. К Варяжскому морю! Копье ему в брюхо.
О Варяжском море Устинья тоже не слышала, а вот слово «полгода» произвело на нее такое сильное впечатление, что она оторопело ахнула и всем своим дородным телом плюхнулась на лавку.