Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)
Шрифт:
— Свяжите этого пса.
Васютку связывали под остриями копий. Не брыкнешься!
— А теперь повалите его на пол.
Когда Васютку повергли наземь, к нему подскочил Кетлер и, злобно воскликнув, «скотина!», принялся с особой свирепостью избивать ногами пленника. Избивал долго, с каким-то садистским наслаждением на лице, пока его не остановил один из кнехтов:
— Не довольно ли, господин Кетлер? Фогту Вернеру не нужен мертвый купец.
Кетлер с явной неохотой прекратил избиение, но лицо его оставалось озлобленным и ядовитым.
— Этот скот
В тот же час кнехты перетащили еле живого пленника в тюремный двор замка, бросили в одном из казематов [109] на кучу жухлой соломы, и, запрев дверь на висячий замок, удалились.
Васютка с трудом пошевелил руками и ногами. Здорово же его отделал этот треклятый Кетлер. Воистину он оказался не простым слугой. Кнехты называли его господином. Неужели он рыцарь?! Невероятно! Да он лютее самого беспощадного ката [110] .
109
Каземат — одиночная камера.
110
Кат — палач.
В углу послышался шорох. Васютка приподнял голову. Что это? Но в каземате было темно, как будто он очутился в земляном порубе. Но вскоре всё прояснилось: по его ногам пробежали какие-то животные.
Господи, да это же крысы! И вот уже две мерзкие твари обрушились на его тело. Васюта закричал, и, откуда только силы взялись, поднялся на ноги и принялся отбиваться от крыс сапогами.
На какое-то время крысы отпрянули, но стоило Васютке опуститься на свое соломенное «ложе», как твари вновь ополчились на его тело. Пришлось ему воевать с крысами до самого утра, пока из узкого зарешеченного оконца не проник солнечный свет.
Твари убрались в щели, зато на смену им откуда-то выползли мыши и забегали по полу. Но это было уже не так страшно: мышей Васютка не боялся.
Он, не спавший и жутко ослабевший, подошел к оконцу. Тюремный двор замка Вернера был со всех сторон окружен толстыми каменными стенами. Все выступы его буйно заросли кустарником и бурьяном. Огромные сероватые глыбы позеленели ото мха и густой плесени, что говорило о глубокой древности этих прочных каменных стен.
«Сколько же темниц в сей каменной тюрьме? — невольно подумалось Васютке. — И кто в них сидит? Ливонские крестоносцы не раз нападали на русские земли и уводили в полон многих отичей. Неужели и в этом замке есть русские невольники? Как же им тяжело пребывать в этих страшных узилищах!»
А затем его осенила отчаянная мысль:
«Неужели пришел конец?»
Глава 16
МЕРЯНСКИЙ БОГ
Тяжко, смуро на душе Марийки. Жизнь стала не мила. Вот уже четвертый месяц, как пропал ее любимый Васенька. Где он и что с
Не пьет, ни ест Марийка. Уж так исстрадалась душой, так потемнела и осунулась лицом, что постоялец Гришка Малыга как-то не выдержал, и молвил:
— Над кем лиха беда не встряхивалась, дочка? Перетерпеть надо.
— Да как же такое перетерпеть можно, дядя Гриша? Уж я так любила Васеньку! Такого человека на всем белом свете не сыскать. Как тут не горевать, дядя Гриша?
— Воистину, дочка, — сердобольно вступила в разговор Авдотья. — Горе не дуда, поиграв, не бросишь. Долго оно не отступится.
— Наверное, никогда, тетя Авдотья.
— А вот это ты напрасно, дочка. День меркнет ночью, а человек печалью.
— Вот и я толкую, — вновь заговорил Гришка. — Надо как-то свыкнуться, а то, ить, кручина иссушит в лучину. Глянь, как от скорби-то вся увяла. Ты еще совсем молоденькая, надо беречь свою красоту. Вернется к тебе еще счастье.
— Ох, не вернется, дядя Гриша, не вернется. Коснулось оно меня ласковым крылом и упорхнуло.
Как ни успокаивали постояльцы Марийку, но она всё продолжала предаваться печали и сохнуть на глазах. И всё себя упрекала. Ну, как же так приключилось, что она лишилась чувств, когда добрые люди вынули из ее рта тряпицу? Очнулась лишь на четвертый день, и только тогда поведала о своем ненаглядном Васеньке. Слишком поздно дошла весть до княжьих людей. Они хоть и учинили погоню, но немцев, как след простыл.
В первые два дня у Марийки еще теплилась надежда: в реке тело ее суженого не обнаружили. Выходит, не кинули немцы Васеньку в Трубеж, и он жив остался. Может, вот-вот объявится… Но шли дни, недели, месяцы, а об ее Васеньке ни слуху, ни духу. Значит, тайком вывезли его чужеземцы в дремучий лес и загубили.
Правда, иногда приходили к Марийке и другие мысли:
«Нет, нет, Васенька жив. Есть же Бог на свете. Ее суженый — человек чистый, жил без греха. Должен же его защитить Господь».
Однако всё путалось в голове, и чем больше она оставалась в неведении, тем всё горестнее ей становилось жить. Поникшая, вся в слезах, зачастила в слободской храм, а то и в сам Спасо-Преображенский собор и часами молилась, молилась, прося у Спасителя и пресвятой Богородицы милости для Васеньки. Но утешения в душе так и не находила.
Как-то, сходя с паперти храма, к ней подошла согбенная, седенькая старушка в сермяжном облачении. Опираясь на клюку, глянула на Марийку выцветшими глазами и тихо молвила:
— Ты уж прости меня, касатушка. Частенько в храме тебя примечаю… Чую, горе у тебя большое.
— Горе, бабушка Меланья, — кивнула Марийка. — И такое горе, что жить не хочется.
— Вижу, вижу, касатушка… Знать, ведаешь меня?
— Да я, почитай, бабушка, всех в городе ведаю.
— Вот и ладно, касатушка… Не зайдешь ли в мою избенку. Одной-то мне сидеть — докука. А я с тобой потолковать хочу о твоей напасти. Я ведь тебя, касатушка, с малых лет ведаю. Одна ты по городу без родительского присмотра бродишь. Марийкой тебя кличут.