Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)
Шрифт:
— Истинно, бабушка.
Избенка старушки, хоть и маленькая, неказистая, но опрятная. Всё выметено, выскоблено, вычищено. Пожитков совсем мало: спальная лавка, кадушка с водой подле печи, лохань [111] , светец [112] , небольшой столец, покрытый белой холщовой скатертью, икона пресвятой Богородицы в красном углу, с мерцающей неугасимой лампадкой.
Старушка указала Марийке на лавку и ласково молвила:
— Откройся мне, касатушка, хотя не всякий человек чужому о своей беде поведает.
111
Лохань —
112
Светец — подставка для лучины, освещающей жилье, а так же старинный осветительный прибор из подставки и укрепленной в ней лучины.
— Не всякому, бабушка Меланья. Чужое горе не болит, а вот тебе откроюсь. Чую, сердце у тебя доброе. Всё тебе расскажу да поплачу.
Выслушала старушка Марийку, вздохнула, погладила легкой, почти невесомой ладошкой девушку по светловолосой голове, малость подумала и изрекла:
— Слышала я о твоем несчастье. В городе о пропаже купца всякий ведает. Но не чаяла я про вашу любовь великую. То не каждому суждено. Однако дело твое тяжкое, туманное. То ли сгиб твой добрый молодец, то ли живехоньким остался. Вот и мечется душа твоя. Неведение хуже худой вести. Так можно, касатушка, вконец захиреть.
— Так как же быть-то, бабушка Меланья, коль жизнь не мила?
— А я вот что покумекала… Сходи-ка ты, касатушка к Мерянскому богу, да спытай у него о своем суженом.
— К Синему камню?! — изумилась Марийка. — Но ведь святые отцы его осуждают, не велят к нему ходить. Грех-де это, бабушка.
— Это ныне грех, а исстари камню Синему весь народ поклонялся и молился ему, как самому первому богу… А разве широка масленица — грех, аль обереги нивы от нечистой силы? А девичьи гадания в крещенье Господне? Да мало ли какие древние обряды Русь блюдет, на кои церковные батюшки запрет накладывают. Не так ли, касатушка?
— Так, бабушка Меланья, — неуверенно произнесла Марийка.
— Чую, робеешь, девонька. Так-то нельзя. К Мерянскому богу надо с твердым сердцем ступать.
— Не буду робеть, бабушка, — вытирая слезы, молвила Марийка. — Сегодня же и схожу.
Старушка несогласно замотала головой:
— Седни нельзя, касатушка. К Мерянскому богу лучше в самое доранье ходить, в сумеречь, дабы никто тебя не зрел. Так уж исстари повелось. Наберись смелости и ступай.
— Схожу, бабушка.
Вернулась в свою избу Марийка возбужденная. Авдотья сидела за прялкой, а Гришка Малыга, придвинувшись к светцу, плел мережу. Посадская голь, кормившаяся в лихолетье одной рыбой, часто заказывала умельцу те или иные рыболовные снасти.
Гришка и Авдотья глянули на Марийку и заметили: на этот раз вернулась девушка из храма без слез и, скинув с себя чеботы и старую баранью шубейку, молчком залезла на полати.
— Аль зазябла, дочка? — спросила Авдотья. — На улице студень-зимник [113] подваливает. Эк, ветрило-то завывает, да и снег в оконце бьет.
Марийка ничего не ответила. Постояльцы переглянулись и продолжали своё дело.
Авдотья, суча из пряжи нитку, подумала:
«Замкнулась дочка. Пришла в избу и будто никого не видит и ничего не слышит. В себя ушла. Уж лучше бы полегоньку чего-то делала да потихоньку плакала,
113
Студень, зимник — декабрь месяц.
А Марийка готовила себя к завтрашнему раннему утру. Бабушка Меланья велела идти к Мерянскому богу в сумеречь и с отважным сердцем. Только бы не отступиться и набраться сил!
Не сошла Марийка с полатей и к вечерней трапезе, чем еще больше встревожила Авдотью:
— Что с тобой, доченька? Уж не захворала ли?
— Во здравии я, тетя Адотья.
И больше — ни слова.
Еще больше удивилась постоялица, когда Марийка с первыми петухами сползла с полатей, обулась и накинула на себя шубейку.
— Ты куда это снарядилась, дочка? — поднялась с лавки Авдотья. — Ночь на дворе.
— Надо мне… Утром вернусь, — расплывчато отозвалась Марийка — и вон из избы.
Авдотья тотчас принялась расталкивать похрапывающего супруга.
— Вставай, Гриша. Да вставай же борзее!.. Марийка, кажись, рехнулась. Обулась, оделась и куда-то пошла. Это ночью-то! Давай-ка следом за ней.
Гришка Малыга, скорый на ногу, быстренько облачился и выскочил из избы. На улице было еще темно. На Переяславль обрушился густой, мохнатый снег, щедро засыпая соломенные крыши домов посадской черни, дорогу и тропинки.
От крыльца виднелись свежие следы.
«Слава тебе, Господи, — перекрестился Гришка. — А то бы ищи ветра в поле».
Пошел по следам.
Марийка, узким переулком, свернула в другую слободу, затем в третью, пока не миновала посад и не вышла к подошве Ярилиной горы.
«Господи, да куда же она подалась? — недоумевал Гришка Малыга. — Уж, не к хоромам ли князя Дмитрия Александровича? Но он неделю назад ушел в поход на ливонцев… Куда ж тогда? Совсем неподалеку Плещеево озеро, а в нем — несколько прорубей, приготовленных для ловли рыбы… Неужели повернет к озеру? Тогда дело явственное: Марийка надумала утопиться».
Малыга озадаченно остановился, поскреб заскорузлыми перстами заснеженную бороду в напряженном ожидании.
Наступал робкий зимний рассвет. Гришка с трудом разглядел неотчетливую фигурку Марийки, которая, миновав Ярилину гору, двинулась к старинной деревне, а затем стала подниматься на холм, на коем смутно проглядывался огромный валун.
Сердце Гришки Малыги дрогнуло: Марийка восходила к Мерянскому богу, прозванному в народе «Синим камнем». Что она задумала?
Гришка встал за деревцо и затаился. А Марийка, взойдя на холм, несколько раз перекрестилась, постояла чуток, словно к чему-то прислушиваясь, а потом, низко поклонившись Мерянскому богу, надолго припала к нему грудью.
Гришка ведал: древний языческий бог и в нынешние времена почитался в народе. К нему, невзирая на запрет переяславского епископа, продолжали ходить, поклоняться и обращаться с разными мольбами. И уважение к Синему камню было настолько велико, что владыка никак не мог выветрить из голов своей паствы, что время языческих обрядов давно ушло, и что они несут только пагубу.
Но, как и везде по Руси, языческие обряды по-прежнему справлялись (и будут справляться еще многие века).
Добрый час пребывала Марийка у Мерянского бога, а когда, наконец, отошла от него и стала спускаться с холма, наступило уже светлое утро.