Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)
Шрифт:
— Пресвятая Богородица! Это сколь же корму надо заготовить на твое воинство! Да мне с поварихами и за неделю не управиться.
— Выступаю через три дня. И не сиди колодой!
Коврига махнул на ошарашенную супругу рукой, вышел из хором и приказал позвать конюшего [115] , дабы подсчитать, сколько потребуется взять в поход подвод, возниц и лошадей из боярского табуна. Боже милосердный, сколь же всего понадобиться! А какие убытки придется понести! Ну и князь Митька, ну и злодей. Такой великий урон вотчине нанес! Одних добрых лошадей сколь пропадет. Война-то, чу, будет нещадная.
115
Конюший —
Когда Мелентий Коврига увидел на себе взгляд молодого князя в гридне и услышал его строгие слова, то первым делом подумал:
«Не высоко ли вознесся, Митька? Я тебе не смерд, и не холоп, а вольный человек. Никто тебе не давал права старозаветные устои рушить. Седни я служу у тебя, а завтра могу и к другому князю податься. И ничего ты со мной не сможешь содеять. Любой боярин или дружинник по старине волен покинуть тебя, так что поубавь свою спесь… Так, пожалуй, и сделаю. Возьму, да и переметнусь к другому удельному князю. Завтра же переметнусь! Буде Митьке служить».
Но когда Мелентий Петрович перебрал в уме всех удельных ростово-суздальских князей, то лицо его стало кислым. Все князья в немалой дружбе с Митькой Переяславским, едва ли они примут его, Ковригу, к себе на службу… Тогда, может, в древний Киев отъехать? «Мать городов русских». Но в Киеве столь много своих бояр, что среди них не мудрено и затеряться, и никакой выгоды не получить… А уж про Новгород, Псков и Галич — и говорить неча. Там бояре дерзки и своевольны, готовы друг другу горло перегрызть.
В стольный град Владимир, к Ярославу Ярославичу? Доброе место. Великий князь наверняка бы его принял. Даже рад был: бегут от неугодного племянника бояре! То-то бы слух по всем уделам распустил. Но к Ярославу идти — время неподходящее. Великий князь даже своих сыновей, Святослава и Михаила, в поход отправил… Нет, как ни крути, как ни верти, а придется остаться в Переяславле. А коль так — идти в злосчастный поход. Другого пути нет. Теперь главное, ежели и впрямь с ливонцем сражаться надлежит, крепко голову поберечь. Ох, каким надо усторжливым быть! Помоги живу остаться, Господи.
Мелентий Коврига, забыв про окружающих, перекрестился.
А Сергуня Шибан усмешливо подумал:
«Трусоват наш боярин. Еще и до сечи далеко, а он уж у Бога милости просит. Ох, как не хотелось идти ему в поход. Какими только словами князя Дмитрия не поносил! Он только до девок наипервейший храбрец. До сих пор Марийку вспоминает, да его, Сергуню поругивает. Упустил-де красну-девку, дурья башка. Девка-то смачная, для утехи лучше не найдешь. Знает толк в девках старый кобель… А вот Марийку жалко. Не везет девушке. В Переяславле только и разговоров. Повстречался Марийке молодой купец Васютка Скитник, сын важного человека Лазуты Егорыча, кой самому ростовскому князю служит. Полюбили-де друг друга, но любовь их была недолгая: убили немецкие купцы Васютку. А за что? Один Бог ведает. Вот как в жизни бывает. Марийке этой надо в ноги поклониться. Она его, Сергуню, от лихих людей спасла, а то бы лежать ему убитым посреди леса. Славная девушка, а он еще норовил ее к боярину утащить. А человек этот — и вовсе дрянь.
Коврига не только великий прелюбодей и худой воин, но и страшно пугливый боярин, когда садится за стол. Мелентий Петрович боится отравного зелья. Нет-нет, да и молвит ближнему послужильцу:
— Сколь именитых людей отравили, и не токмо татаре, а свои же дворовые люди. Глаз да глаз за ними!
Коврига завел строго установленный порядок кормления. Ключник испытывался перед дворецким [116] . Он ставил перед ним яства и всё отведывал. Дворецкий, отведав, относил поднос стольнику; тот же, приняв блюдо, должен был покушать в глазах боярина, прежде чем ставить
116
Дворецкий — в древней Руси: старший слуга, ведающий столом и домашней прислугой.
117
Следует заметить, что такое правило широко бытовало на Руси в кругу княжеских, боярских, а позднее и царских семей.
Сергуня вновь глянул на боярина и вздохнул. Ратоборцем его не назовешь. Меч Ковриги, поди, заржавел в злаченых ножнах. Побаивается битв Мелентий Петрович. А ведь боярин, хоть и в годах, но в доброй силе. На медведя можно выпускать. Так нет: чуть, где сеча — к обозу жмется.
Сам же, Сергуня Шибан, побоищ не чурался. Не раз бывал он в сечах, и никто не мог ткнуть в него пальцем и сказать, что Шибан в сражениях труслив как заяц. Напротив, бывалые воины его похваливали: молодец-де, Сергуня, лихо бился, не то, что твой боярин.
Шибан принимал похвалу, как должное. Принимал с достоинством. Своего меча он не посрамит ни в какой битве. Что же касается боярина Ковриги, то Сергуня (особенно после неудачного похищения Марийки) стал всё чаще помышлять — навсегда покинуть Мелентия Петровича. Не к лицу ему, отважному и вольному человеку, выполнять гнусные поручения похотливого Ковриги. В этом походе он отличиться в боях с крестоносцами, и попросится в дружину князя Дмитрия Александровича.
На время похода Дмитрий Александрович облачился в свой княжеский доспех. В сече же, как и задумано, он наденет на себя шелом и кольчугу рядового воина.
Сейчас же на князе стальные бахтерцы из наборных блях, «наведенных через ряд серебром, на голове — низкая, изящно выгнутая ерихонка [118] , имевшая на венце и ушах золотую насечку, а на тулье высокий сноп из дрожащих золотых проволок, густо усыпанных во всю длину их яхонтовыми искрами. Сквозь полку ерихонки отвесно проходила железная золоченая стрела, предохранявшая лицо от поперечных ударов Блестели серебряными разводами наручи и рукавицы. На плечи падала кольчатая бармица [119] , скрещенная на груди и закрепленная круглыми серебряными бляхами.
118
Ерихонка — разновидность шлема.
119
Бармица — железная сетка.
На поясе, плотно стянутом пряжкой поверх бахтерец и украшенном разными привесками, «звенцами» и «бряцальцами», висел крыжатый меч в драгоценных ножнах. У бархатного седла с серебряными гвоздями и с такими же коваными скобами прикреплен был булатный топорик с фиолетовым бархатным черенком в золотых поясках».
Поверх доспеха развевалось на ветру зимнее (на меху) алое корзно, застегнутое на правом плече золотой пряжкой. Штаны из мягкой кожи были всунуты в красные сафьяновые сапоги.
Обок воеводы ехали сыновья Ярослав Ярославича, Святослав и Михаил, как бы подчеркивая своё знатное представительство. В челе общерусского войска обычно ходил сам великий князь, но на этот раз, изменив издревле заведенный порядок, Ярослав Ярославич решил отсидеться в своем стольном граде, и послал вместо себя сыновей, кои и должны возглавить рать. Но еще в своих палатах великий князь предварил ненужную обиду сыновей: