Полное собрание сочинений. Том 25
Шрифт:
Въ одинъ день старцы вышли на работу и остановились у выхода изъ горы, облобызались и поклонившись пошли каждый въ свою сторону. Старшаго брата звали Петромъ, меньшаго Иваномъ. Старшій братъ былъ силенъ и мужественъ и пылокъ душею, меньшій былъ тихъ и кротокъ. Старшій братъ по плоти жаллъ своего меньшаго брата и просилъ его не утруждать себя. Меньшой же Иванъ думалъ только о Бог. Только разошлись братья, какъ камнемъ кинуть, какъ подумалъ Петръ о брат Иван, о томъ, какъ онъ худъ сталъ и блденъ, и жалко ему его стало и захотлось взглянуть на него. Остановился Петръ и сталъ смотрть на брата, какъ онъ тихо и слабо идетъ прочь отъ него. И вдругъ видитъ Петръ, что Иванъ тоже остановился, но не оглядывается назадъ, а пристально смотритъ на что то подл дороги. И видитъ Петръ, что Иванъ стоитъ какъ окаменлый, глядитъ
Чего онъ испугался, подумалъ Петръ. Разв золото дурно. Дурно, когда ему мы служимъ. А если золото служить будетъ длу Божію, то золото добро будетъ. Сколько можно ранъ залчить и слезъ утолить и сиротъ выкормить (?).
Поглядлъ Петръ, хотлъ кликнуть брата, но его и не видать ужъ. И снялъ съ себя рясу, нагребъ въ нее сколько по силамъ золота, свернулъ и вскинулъ на плечи и понесъ въ городъ. Пришелъ Петръ въ городъ, остановился у знакомаго старца, сложилъ золото, сходилъ за остальнымъ, принесъ и тогда купилъ землю, купилъ камню, лсу, нанялъ рабочихъ и сталъ строить обитель для старцевъ, еще страннопріимный домъ, еще пріютъ для сиротъ, еще больницу для больныхъ.
И прожилъ Петръ въ город 3 мсяца, построилъ вс свои заведенья, пріискалъ богобоязненныхъ людей, одного старца поставилъ игуменомъ въ обитель, другого поставилъ въ страннопріимный домъ, третьяго въ больницу, а еще вдову честную и милосердную поставилъ надъ сиротскимъ пріютомъ. И еще остались у него деньги и отдалъ ихъ Петръ для раздачи нищимъ. И стали наполняться народомъ его заведенія и стали его хвалить и благословлять и радовалось сердце Петра на то, что онъ столько добра сдлалъ, и не хотлось ему уходить. Но жалко было брата. И вотъ далъ всмъ наказъ, какъ жить безъ него, и пошелъ назадъ въ пустыню. Подходитъ Петръ къ своей гор и думаетъ: неправильно сдлалъ братъ, что испугался золота. Вотъ я взялъ его и снесъ въ городъ и роздалъ на добрыя дла и себ ничего не оставилъ, разв не лучше я сдлалъ, чмъ братъ. Онъ только испугался, прыгнулъ и убжалъ отъ золота.
И только подумалъ это Петръ, какъ вдругъ видитъ — стоитъ на пути его тотъ Ангелъ, который благословлялъ ихъ, и стоить передъ нимъ грозно и рукой указываетъ ему путь прочь отъ пустыни. И обомллъ Петръ и только сказалъ: За что, Господи? Разв не теб служилъ я и въ город?
И Ангелъ открылъ уста и сказалъ: Одинъ прыжокъ брата твоего дороже всего, что ты сдлалъ. Иди отсюда. Ты не достоинъ быть съ нимъ. И сталъ Петръ говорить, что онъ для Бога длалъ всё, но Ангелъ не слушалъ и не пускалъ его.
И только [?] когда заплакалъ Петръ и обличила его совсть, что не для Бога, а для славы человческой длалъ онъ дла свои, только тогда Ангелъ сошелъ съ дороги и пропустилъ его.
И съ тхъ поръ Петръ ужъ не поддавался никакимъ соблазнамъ дьявола и зналъ, что только трудами рукъ своихъ, а не золотомъ можно служить людямъ.
* [ПЕРВЫЙ ЧЕРНОВИК РАССКАЗА «ГДЕ ЛЮБОВЬ, ТАМ И БОГ»]
96 Жилъ сапожникъ Мартынъ Авдичъ въ подвальномъ этаж стараго, каменнаго дома, въ одномъ изъ глухихъ переулковъ большого города. 97
Горенка дяди Мартына выходила на улицу, такъ что онъ могъ 98 наблюдать за прохожими, главное, изучать ихъ обувь, что особенно занимало старика; да только та бда, что прохожихъ было очень мало.
На бдность дядя Мартынъ не жаловался, концы съ концами сводилъ. Кварталъ былъ хоть и бденъ, а все таки каждая пара 99 сапогъ, въ околодк, перебывала хоть по три раза въ рукахъ Авдича, для починки, и всякій разъ хоть нсколько копекъ съ собой приносила.
Было время, когда Авдичъ былъ 100 сапожникъ
А Авдичъ, кажется, наизусть зналъ каждый сапогъ и башмакъ, во всемъ 106 околодк и прилагалъ все свое стараніе къ тому, чтобы сапогъ или башмакъ прожилъ какъ можно дольше.
Дядя Мартынъ всегда 107 любилъ ходить въ церковь и особенно внимательно и благоговйно вслушивался въ чтеніе Евангелія. Но, съ нкотораго времени, душу его какъ-то особенно потянуло ко всему небесному, и вотъ какъ это случилось. 108
Лтъ 20 тому назадъ схоронилъ Мартынъ жену. 109 Осталась посл нея трехлтняя двочка и Мартынъ сталъ ей замсто матери. Но не пожила и двочка. Подросла, стала все понимать, обо всемъ съ нимъ толковать, а тамъ и ее Богъ 110 прибралъ. И грустно стало Мартыну. Жить больше не 111 зачмъ, говорилъ Мартынъ. И просилъ Бога о смерти. Тутъ навстилъ его разъ сосдній 112 священникъ старичекъ отецъ Иванъ и когда Авдичъ при немъ опять сталъ 113 говорить: «Жить больше не зачмъ, хоть бы и меня Богъ прибралъ», отецъ Иванъ сказалъ: не грши Мартынъ, что Господь на небо взялъ, то цле будетъ чмъ на земл. Тамъ 114 и жена твоя и двочка да и тамъ Самъ Господь, для Него теб теперь жить надо».
Авдичъ 115 ничего не сказалъ, покачалъ головою, а отъ души все таки 116 какъ-будто отлегло. «Надо-бы божественную книгу достать», сказалъ онъ, «авось и вразумитъ она меня».
«Зайди ко мн, я теб дамъ Евангеліе крупной печати», сказалъ отецъ Иванъ, «читай его съ молитвой, оно тебя утшитъ, какъ и меня утшило».
Взялъ дядя Мартынъ 117 Евангеліе крупной печати, — принялся читать въ свободное отъ работы время, и стало ему это чтеніе то же самое, что хлбъ насущный. Голодало одинокое сердце, но голодъ утолился небесною пищею, повеселлъ дядя Мартынъ, поднялъ 118 голову и вмсто жалобъ часто сталъ повторять: «Слава теб Господи!» Многое старое, что прежде водилось за нимъ, отошло прочь. Было время, когда онъ весь праздничный вечерокъ просиживалъ въ сосднемъ трактир и хоть не напивался, какъ другіе, а все таки не въ полномъ разсудк выходилъ. оттуда. Было время, когда онъ иной разъ въ досад, бранныя слова говорилъ, ворчалъ на то или другое, но это все отошло отъ. него. 119 Слышитъ онъ бывало въ лтнее время 120 какъ въ трактир кричатъ хриплые голоса, 121 а въ коморк Авдича свтится лампочка надъ большой книгой на стол, и самъ онъ, склонивъ сдую голову, медленно, внимательно разбираетъ святыя слова и весь погруженъ въ нихъ, а на устахъ улыбка. 122