Полное собрание сочинений. Том 25

Толстой Лев Николаевич

II.

И пошелъ по меж прямо на человка. Нагой человкъ все также сидитъ въ меж [ 2 неразобр.] обхватилъ руками колни и опустилъ голову. Сталъ Семенъ ближе подходить, ⁸⁸ видитъ — человкъ молодой безбородый, лицо чистое, красивое, руки и ноги не рабочія, только избитъ, напуганъ и измерзъ. Посинлъ весь и дрожитъ и ужалъ голову въ плечи и глядитъ на Семена какъ птица подбитая.

Эй, милая голова, что жъ сидть, надо къ жилью.

Задрожалъ человкъ еще пуще, и видитъ Семенъ — потекли у него изъ глазъ слезы и не сталъ сапожникъ больше разговаривать.

* № 8.

Жилъ въ деревн сапожникъ. Была у него жена и трое дтей.

Земли у сапожника не было и кормился онъ работой — головы приставлялъ, подметки подкидывалъ, латки накладывалъ и когда выходилъ заказъ, и новые шилъ. Своего товару купить не на что было. Кормился сапожникъ день за день, что заработает, то и простъ. Вышелъ сапожнику заказъ — богатому мужику сапоги сшить изъ хозяйского товару. Сшилъ сапожникъ сапоги, отдлалъ, завязалъ въ узелокъ и обрзки товару туда же положилъ, надлъ суконный лучшій кафтанъ и пошелъ къ мужику. Мужикъ жилъ за 7 верстъ за ркою. Снесъ сапожникъ работу, сдалъ, получилъ деньги за прежнюю да за новую работу, да еще должокъ получилъ, да сапоги взялъ у мужика переда новые поставить, и пошелъ домой. Идетъ сапожникъ лсомъ, несетъ старые сапоги на палк за плечами, идетъ, самъ съ собой говоритъ: Четыре рубля шесть гривенъ получилъ, вотъ они въ кошел. Дома у старухи три съ полтиной лежать. Если съ Сидорова получу за головки — и вс 10. Овчинъ больше 6 не пойдетъ на тулупъ. Дядя Василій отдастъ по 1 70 гривенъ. За работу заплачу 2 р. — и шуба. Тогда горя не буду знать. Мн ли выдти за работой, жена ли пойдетъ. А то бывало и взялъ бы работу, а выдти не въ чемъ. И сталъ еще считать сапожникъ, что станетъ шубу сукномъ покрыть. Насчиталъ — еще надоть 5 р. прибавить. И захотлось сапожнику тулупъ крытый собрать. Думаетъ, приличне мастеровому. Но считалъ, считалъ— на крытый не выходитъ. Ну, думаетъ, не крытый, такъ нагольный, а все жъ нын зимой въ новомъ тулуп пощеголяю. И не видалъ сапожникъ, какъ съ своими мыслями прошелъ полдороги и дошелъ до колодца. У колодца бывало лтомъ сапожникъ останавливался вздохнуть и напиться, и теперь хоть и осень была, не жарко было, по старой привычк остановился сапожникъ у колодца и вспомнилъ, что дали ему въ деревн лепешекъ яшныхъ. И думаетъ: дай сяду, закушу. Прислъ сапожникъ, бросилъ [?] сапоги на земь, досталъ лепешки изъ за пазухи, только собрался укусить, — что такое? въ лсу что то звучитъ. Прислушался сапожникъ — ни зврь, ни птица, а похоже — человкъ дышетъ. Послушалъ сапожникъ: точно, не далеко отъ колодца, за березками человкъ дышетъ. Всталъ сапожникъ, сунулъ назадъ лепешку и пошелъ искать. Только прошелъ березки, глядитъ — на полянк у лещиноваго куста сидитъ къ нему задомъ человкъ весь нагой; сидитъ обхвативши руками нагія колна и <заливается плачетъ>. Человкъ, видно, молодой, нерабочій, курчавые русые волосы с рыжинкой, тло нжное, блое и на спин на лопаткахъ дв раны. И думаетъ сапожникъ: что за человкъ, одинъ среди лсу. Ужъ не лихой ли какой человкъ подманиваетъ. Подойду, а онъ вскочитъ, задушить да оберетъ. Онъ молодой, легкій, да и разутый, а я старый, съ нимъ не поправлюсь. Или, думаетъ себ, если самъ не лихой человкъ, такъ его лихіе люди обобрали, да избили, что мн съ нимъ съ голымъ длать. Одть мн его нечмъ, я самъ чуть не голый. Какой ни есть человкъ, не ходить мн къ нему лучше, а идти своей дорогой. Думаетъ такъ сапожникъ и хочетъ назадъ идти, а самъ стоитъ, глядитъ, что отъ человка этого будетъ. И видитъ сапожникъ, какъ человкъ воздохнетъ, воздохнетъ, задрожитъ и поднимутся плечи. И жалко сапожнику стало и закричалъ онъ громкимъ голосомъ: Эй, молодецъ. Глянь ка сюда. Чей будешь? Дрогнулъ человкъ, оглянулся, и видитъ сапожникъ — человкъ молодой, лицо блое, чистое, красивое, сразу видно, что не лихой человкъ, а несчастный и самъ боится. Что, милый человкъ. Али обидли тебя недобрые люди.

И заговорилъ человкъ и сказалъ: меня никто не обидлъ. Меня Богъ наказалъ.

— А Богъ наказалъ, Богъ и проститъ. Какже ты сюда попалъ? Гд твой домъ, семья?

— Нтъ у меня ни семьи, ни дома. Я одинъ остался.

— Отчего жъ ты голый?

Нтъ у меня ничего, я весь тутъ.

Подошелъ сапожникъ. Говоритъ человкъ хорошо и голосъ тихій и [?] какъ плачетъ, а не сказываетъ, кто онъ и откуда.

Не хочешь сказывать, не говори, да сидть то теб тутъ нельзя. Дло къ ночи, а ты нагой. Надо тло прикрыть, да брюхо питать.

Куда жъ я пойду? —

И

не сталъ думать сапожникъ, снялъ кафтанъ, подалъ человку, сдернулъ сапоги съ палки, кинулъ. H`a, однь, да прибивайся къ жилью. А мой домъ 3-й на лвой рук, ставни крашены, кожаная петля у калитки. А звать меня Семенъ чеботарь. Коли лучше не найдешь, приходи ночевать. — И самъ не знаетъ съ чего — возрадовалось сердце у сапожника, повернулъ онъ и пошелъ безъ кафтана и безъ сапогъ одинъ по дорог.

————

* № 9.

Идетъ сапожникъ на легк въ одной рубах, все шагу прибавляетъ согрвается и думаетъ: Какъ вздумаетъ онъ объ томъ, какъ обрадовался человкъ, такъ заиграетъ въ немъ сердце, какъ вздумаетъ о томъ, какъ теперь онъ домой безъ кафтана покажется и какъ раздлается съ мужикомъ за старые сапоги. Сапоги бы ничего, вс разбиты, да голенищи новые, такъ заскребутъ у него кошки на сердц. Думай не думай, а ноги все впередъ несутъ и дошелъ сапожникъ до дома. На улиц никто не видалъ его, только кума высунулась въ окно, подивилась, что Семенъ безъ кафтана идетъ. Подумаетъ пропилъ. Пускай думаетъ, нарочно пошатнулся Семенъ и дошелъ до дома. Погрохалъ кольцомъ. Вышла жена, отложила. Вошелъ Семенъ, не глядитъ на нее, вошелъ и слъ на лавку.

— Чтожъ кафтанъ-то, или у Потапа оставилъ?

— Не оставилъ, а отдалъ.

— Кому отдалъ?

— Человку отдалъ.

— Какому человку?

— Голому человку, вотъ какому человку отдалъ. —

— Да будетъ смяться то что жъ ты пьяный что ль?

— Не смюсь. По дорог шелъ, сапоги Сидоровы [?], слъ у колодца, а тутъ человкъ, Богъ его знаетъ какой, нагой сидитъ, плачетъ. Я и отдалъ и сапоги отдалъ. Да будетъ толковать то, ты не вой [?]! Отдалъ да все тутъ. Сидитъ голый, какъ есть избитый весь. Ну и отдалъ. Кафтанъ наживемъ, а голаго одть надо.

Фыркнула жена, понесла ругать Семена. — Да что же ты то миліонщикъ что ли раздавать то, что у тебя одежи то что ли полна клть? У тебя шубы то нтъ. Заработалъ видно много. И такъ по днямъ не мши сидятъ, а онъ увидалъ бродягу — отдалъ. Вишь благодтель выискался. Ты своихъ то одлъ бы сперва, а то ни шубы, ни одежи. Отдавальщикъ выискался. Пропилъ, не отдалъ. Не даромъ не хотла за тебя бродягу идти. Пойду утоплюсь съ ребятами, пропивай послднее.

— Будетъ, баба, право будетъ, говорить Семенъ. Но баба не унималась. У людей и шубы, и кафтаны, и скотина, а у насъ ничего, вмсто работы послднее мотаетъ.

— Будетъ, говорю. Не пропилъ. Я теб сказалъ, сидитъ неизвстно какой человкъ, мерзнетъ, весь раздтъ. Я ему отдалъ. Буде, говорю; живы будемъ, наживемъ.

— Много ты нажилъ. А такихъ, какъ ты бродягъ много. Всхъ не однешь. Не хочу я съ тобой жить, убгу. Злодй ты, разбойникъ, убилъ ты меня с дтьми малыми. Завопила баба такъ, что народъ сбжался. Сошлись сосди, опять разсказалъ все Семенъ, какъ дло было, подивился народъ, разошелся. Замолчала и баба, а сердце не сошло, ребятъ бьетъ и кошку въ дверь вышвырнула, выкинула мужу чашку на столъ, налила квасу и хлбъ бросила на столъ. Полъ Семенъ и легъ на печку. Убрала баба горшки, поклала ребятъ, потушила свтъ и легла на лавк. —

Только легла, загрохало кольцо у калитки. Услыхала баба.

— Странный, пустите ночевать.

Замолчала баба, а мужъ съ печи слушаетъ: что будетъ, ничего не говоритъ.

— Семенъ? ты что жъ молчишь. Пустить что ли?

— Да ты какъ знаешь. —

Накинула баба поддевку, пошла въ сни. Слышитъ Семенъ — отворила, пустила, идетъ сама босикомъ, за ней кто-то въ сапогахъ ступаетъ. — И говоритъ баба:

— Что жъ, грйся, ложись тутъ то. Огонь дуть не буду.

И слышитъ сапожникъ — отвчаетъ баб голосъ тихій, нжный:

— Спаси тебя Господь, тетушка, я тутъ лягу.

— Ужинать хочешь, а то хлба.

— Н, спасибо, тетушка.

И показалось Семену, что голосъ этотъ онъ слыхалъ прежде.

— Такъ я и огня дуть не буду. Ложись тутъ, сказала баба. Слышитъ, улегся странникъ на лавк, а баба съ коника снялась, къ нему на печь лзетъ и легла подл него.

Лежалъ, лежалъ Семенъ, все не спится ему, все объ томъ голомъ человк думаетъ и какъ вспомнитъ, взыграетъ сердце, а какъ вспомнитъ объ кафтан да о голенищахъ, заскребетъ на сердц. Ворочается Семенъ, все думаетъ и слышитъ, и жена тоже не спитъ, все ворочается. — И заговорила жена: