Полное собрание сочинений. Том 25
Шрифт:
<Чтобы длать добро, надо побороть соблазны. На дорог къ добру стоятъ соблазны. И не поборовъ соблазны, нельзя и приступиться къ добру. Я слишкомъ дерзко предлагалъ длать добро, забывая о томъ, что прежде счастія добра надо побороть соблазны, сложить съ себя неудобоносимое иго и бремя. Я не отчаиваюсь и не отрекаюсь, какъ не отчаится и не отречется отъ своего дла человкъ, который призываетъ другихъ перейти черезъ пропасть по узенькой кладк и убдился, что обутые и отягченные ношами не перейдутъ по кладк; онъ только предлагаетъ прежде скинуть все лишнее, разуться, но зоветъ туда же. То же самое случилось и со мной.
Мы поднимемъ давящую насъ тяжесть, это не можетъ быть иначе, потому что мы хотимъ этаго, потому что мы знаемъ, что къ этому мы призваны. Но мы не такъ взялись; разуемся, снимемъ мшки, перехватимся иначе. Но мы поднимемъ, потому что это одно наше дло, больше намъ людямъ христіанамъ на свт длать нечего.>
Я опытомъ былъ приведенъ къ этому сознанію. И хочу разсказать этотъ опытъ и то сознаніе, которое онъ во мн вызвалъ, даже не вызвалъ, a освжилъ, потому что это сознаніе всегда было во мн и есть во всхъ насъ.
Прежде чмъ сказать о томъ, что вышло изъ моего предложенія, я скажу вкратц, чмъ оно было вызвано. Я 19 лтъ жилъ безвыздно въ деревн. И зналъ деревенскихъ бдныхъ, не такъ, чтобы видть бдныхъ деревенскихъ на улицахъ и у своего крыльца, а зналъ всю бдность, какая есть въ извстномъ околотк, зналъ и у себя дома. И какъ ни ужасна эта бдность, всегда и особенно была ужасна въ прошломъ году при дорогомъ хлб, видъ этой бдности не приводить въ отчаяніе. Нашему брату, богатому, всегда можно помочь этой бдности, большей частью помочь тмъ, чтобы не производить ее. Бдность деревенская есть результатъ какой-то заразы, и ее можно лчить. Въ деревн нтъ источника бдности. Въ деревн источникъ всего богатства. Если зарождается бдность, то отъ недостатка земли, отъ того, что хлбъ, воздланный тутъ, идетъ къ людямъ, которые не работаютъ, отъ солдатчины, отъ акциза, отъ податей, отъ судей и судовъ; и какъ ни жестоки вс эти язвы, они вс
По принятому мною обычаю я всегда подавалъ просящимъ и часто вступалъ съ ними въ разговоръ. Изъ разговоровъ мн казалось, что большинство людей этихъ говорили неправду, но я не позволялъ себ врить своему чувству. Но нсколько разъ мн случилось уличать этихъ нищихъ въ обман. Человкъ говоритъ, что ему нужно только столько то, чтобы поступить на мсто. Онъ получилъ что нужно и не поступалъ на мсто. Мужикъ говоритъ, что ему нужно на колунъ, и онъ готовъ работать. Онъ получалъ на колунъ и не поступалъ на работу. Особенно больно мн было видть обманъ рабочихъ мужиковъ. Семь человкъ такъ обманули меня. Здоровый мужикъ въ лаптяхъ, въ сермяг проситъ. Отчего не работаешь? Пролъ все; ни пилы, ни колуна не на что купить. Даю ему деньги, говорю придти завтра работать на Стунь, на Воробьевы горы, къ Петру и Семену. Беретъ адресъ, общается придти. «Вдь разв охота побираться? Я работать могу». Дворникъ принимаетъ участіе въ нашемъ разговор, убждаетъ мужика. Мужикъ клянется. На утро прихожу къ Петру и Семену. Пришелъ мужикъ? Не бывалъ. И такъ не одинъ, а 7 человкъ обманули меня. И это обидно тмъ больше, что Петръ и Семенъ на Стуни и по всей Москв тысячи такихъ Семеновъ и Петровъ, многіе старые за 60 лтъ выходятъ изъ Хамовниковъ до свту, чуть забрезжится — берутся за работу — пилить, колоть, наваливать и работаютъ до поздней ночи, да какъ работаютъ! Тому, кто не испытываетъ этой работы, тотъ не можетъ себ представить, что эти работаютъ такъ, что спины не разогнутъ, что рукъ не слышатъ, заснуть не могутъ отъ того, что руки и спина ноютъ (особенно старые люди), и обгоняютъ такъ въ день 40 копеекъ.
Обидно, что попрошайка наберетъ эти 40 копеекъ по улицамъ у такихъ дураковъ, какъ я. Обидно особенно потому, что удивляешься, какъ Петры и Семены не сдлаютъ того же. И длаютъ многіе, и я видлъ такихъ. И поработаетъ и попроситъ. И все меньше работаетъ и больше проситъ. Это было мое первое знакомство съ городской бдностью. Тутъ уже я видлъ другое, чмъ въ деревн. Въ деревн большинство народа живетъ, чтобы работать, въ город большинство народа жируетъ. Въ деревн настоящіе жители работающіе, и, кром того, живутъ люди неработающіе, высасывающіе сокъ изъ работающихъ; въ город настоящіе жители не работаютъ, а притащили въ городъ то, что они высосали въ деревн, а работаютъ деревенскіе люди, чтобы назадъ высосать этотъ сокъ изъ жирующихъ — извощики, трактирщики, банщики, лавочники, проститутки, всякіе художники, дворники, поденные. Разница въ томъ, что въ деревн кормятся землей, и ее не обманешь: что потрудишься, то она и дастъ. Въ город кормятся жирующими людьми: этихъ можно надуть. Кто глупъ, тотъ храпъ гнетъ, — дрова колетъ, а кто поумне, тотъ въ банк, въ суд, въ лавк, въ трактир сидитъ или стоитъ, кланяясь, подл Фульда или пассажа. — Такъ по первому моему знакомству съ нищетою города я охладлъ къ ней. Я подавалъ также, но чисто механически, какъ обрядъ, какъ люди крестятся передъ церковью, не для того чтобы помочь (я видлъ, что изъ 100 случаевъ разъ не помогу), а просто изъ учтивости, какъ я посторонюсь, если меня просятъ посторониться. Я охладлъ къ городскимъ нищимъ, но вопросъ городскаго нищенства еще больше интересовалъ меня, потому что онъ былъ мн неясенъ. Гд его корень, и какъ помочь ему? Я думалъ больше, но не чувствовалъ. Одинъ разъ, чтобы ближе изслдовать это дло, я пошелъ, какъ мн говорили, къ самому центру всей этой погибшей братіи — къ Хитрову рынку. Это было въ Декабр, часа въ 4. Уже идя по Солянк, я сталъ замчать больше и больше людей оборванныхъ, развращенныхъ, которые направлялись вс въ одну сторону. Не спрашивая дороги, которой я не зналъ, я шелъ за ними, вышелъ на Хитровъ рынокъ. Торговки и развращенныя женщины сидли и ходили и ругались. Чмъ дальше я шелъ, тмъ грубе были ругательства. Со мной рядомъ шли быстро дв женщины, одна еще не старая. И самыя гадкія слова безъ всякой надобности сыпались у нихъ изъ устъ. Он были не пьяны, чмъ то были озабочены, и шедшіе навстрчу и сзади и спереди мущины не обращали на это никакого вниманія. Прошли частные ночлежные дома, нкоторые завернули туда, другіе, сходясь со всхъ сторонъ, все шли дальше въ гору, завернули за уголъ и подошли къ кучк народа, стоявшей по тротуару у входной двери въ большой Ляпинскій ночлежный домъ. Я остановился тутъ же. Мужикъ опухшій съ рыжей бородкой, въ прорванномъ кафтан и въ ботинкахъ, юноша безбородый, худой, длинный, въ одной рубах, на плеч прорвана, и жилетъ, солдатъ здоровый, черный, горбоносый, въ рубах ситцевой, и жилет безъ шапки, старикъ длинный, клиномъ борода, въ пальто, подпоясанъ, и въ лаптяхъ, пьяный, старуха съ одышкой, обмотанная втошками. Одинъ краснорожій, въ лохмотьяхъ пальто и опоркахъ на босу ногу, позвалъ сбитенщика, выпилъ. Юноша, дрожа отъ холода, попросилъ у меня на сбитень и грлъ руки объ стаканъ. Другіе попросили. Весь сбитень выпили. Вс грли руки. Толпа осадила меня. Дворникъ сосдняго дома прогналъ съ тротуара своего владнья. Когда я оглянулся, толпа стала огромная. Ихъ не пускали, но жадные, голодные глаза смотрли въ мою сторону. Стали просить денегъ. Одно лицо жалче и обезображенне и униженне и измученне другаго смотрло мн въ глаза. Потомъ, я узналъ, ихъ было тысяча человкъ. Я роздалъ все, что у меня было, заплакалъ и убжалъ прочь. Нтъ, не они виноваты. Долго я не могъ пережить этаго впечатлнія, и теперь не пережилъ, и никогда не переживу его, какъ я не пережилъ 25 лтъ тому назадъ того впечатлнія, когда я увидалъ, какъ убили человка машиной. Какъ тогда, въ тотъ моментъ, когда голова и тло порознь упали, я ахнулъ и понялъ, не умомъ, не сердцемъ, a всмъ существомъ моимъ, что сдлали страшное преступленіе и что я участникъ его, такъ и здсь, но здсь сильне. Тамъ все, что я могъ сдлать, это было то, чтобы закричать этимъ людямъ, что они злоди, биться съ ними, чтобы не дать убить человка, и я не сдлалъ этаго. Здсь я могъ отдать, кром денегъ, которыя со мной были, и мою шубу и все, что у меня было еще, и я не сдлалъ этаго. Если есть Богъ, то не онъ это сдлалъ. А мы сдлали это. Римляне помшались тмъ, что зври на глазахъ у нихъ разрывали. 230 <Но они не знали, что это дурно. А что, какъ мы, зная, что это дурно, потшаясь, доводимъ до этаго людей?...>
Впечатлніе это отравило мн и такъ отравленную жизнь въ Москв, я не могъ, не могу сть и пить, не думая, что я мъ и пью кровь и плоть живыхъ людей, но я не понималъ всего. Я чувствовалъ, что кто-то виноватъ въ этомъ, и первый я, но не зналъ хорошенько степень своей вины и способъ искупленія ея. И я все больше и больше вникалъ въ жизнь этой городской бдности.
Случилась перепись. Я попросилъ позволенія принять въ ней участіе, для того чтобы еще ближе и во всемъ объем узнать свою вину. Мн дали участокъ Ржановскаго дома на Смоленскомъ рынк. Домъ этотъ славится своей нищетой и развратомъ, такъ что ругаются: «теб бы въ Ржановской крпости жить». Условія, въ которыхъ сложилась жизнь этаго дома, родились сами собой. Тутъ не видно и слдовъ ни филантропической, ни правительственной дятельности. Только городовыхъ побольше, чмъ въ другихъ мстахъ. Въ дом больше 2000 жителей. Это на половину т же люди, какъ и т, которые ждали входа у Ляпинскаго дома. Но здсь люди эти перемшаны съ Петрами и Семенами, которые еще работаютъ, и сътакими, которые уже догадываются, что работать глупо, и занимаются тми промыслами, которые вс одинаково дурны, но изъ которыхъ одинъ только — воровство — почему то преслдуется. Это низшее городское населеніе, такое, котораго въ Москв, вроятно, около полумилліона. Тутъ, въ этомъ дом, есть вс ступени этихъ людей. Есть сапожникъ, щеточникъ, поденные, есть обманщики, нищіе, воры. Сапожники, столяры, токари, башмачники, извощики, кузнецы, поденные — это малая часть; другая часть — небольшая — это старьевщики, барышники, закладчики, торговки,
Много квартиръ, въ которыхъ живутъ по 10 и больше лтъ. Одинъ столяръ съ рабочими, портной старичокъ съ старушкой, по 60 лтъ. Оба торгуютъ яблоками, на полу постланы соломенные щиты. Образовъ много, лампадка, завшанные простыней шубы крытые. Старушка вяжетъ чулки. Вдова одна въ свтелк, тоже образа, лампадка, пуховикъ, стеганное одяло, самоваръ, чашки. Самовары, чашки, чайники, жестяночки изъ-подъ конфетъ для сахара и чаю, папироски везд. Больныхъ изъ 2000 жителей мы нашли только 3-хъ. Ихъ обираютъ, какъ и мертвыхъ, какъ и нечистоты [?], какъ и убійцъ (когда мы ходили, шло слдствіе о сапожник, убившемъ ножемъ солдата).
Такъ что жалости не возбуждаетъ эта жизнь, a скоре игривое настроеніе.
Я принялъ участіе въ переписи потому, что мн хотлось получить отвты на мучавшіе меня вопросы. — Именно: сколько въ Москв такихъ несчастныхъ голыхъ, голодныхъ, какъ т, которые стояли у Ляпинскаго дома? Сколько такихъ несчастныхъ, съ жиру бсящихся, какъ я? Нельзя ли намъ подлиться? Будетъ ли намъ отъ этаго лишеніе? Я былъ на засданіяхъ распорядителей по переписи и говорилъ съ членами Комитета: нельзя ли предложить вопросы, которые бы выяснили это. Но было уже поздно, вопросы уже были утверждены въ Петербург, новыхъ нельзя было ставить. Одинъ только вопросъ о фортепьяно частнымъ образомъ ввели. Мн хотлось узнать, сколько голодныхъ и сколько играющихъ на клавикордахъ.
Получивъ участокъ Ржановскаго дома, я однако испугался. Вспоминая ужасы Ляпинскаго дома, я не ршался идти туда, не запасшись прежде средствами помочь этимъ несчастнымъ, которыхъ я увижу тамъ. Я приблизительно сдлалъ такой разсчетъ: если я найду тамъ 1000 человкъ несчастныхъ, для того чтобы одть, накормить, выправить билетъ, отправить по желзяой дорог этихъ людей, нужно по крайней мр по 15 р. = 15 000; для того чтобы помочь такъ, чтобы пустить ихъ въ ходъ, надо по крайней мр по 200 р. = 200 000 р. У меня есть почти эти деньги, но я не могу ихъ отдать. Если я отдамъ, меня сочтутъ сумашедшимъ, а главное — я огорчу близкихъ. Дай я предложу знакомымъ богатымъ и досужимъ людямъ сдлать это. Дать деньги и заботу и пойти по переписи или съ переписью. И на это я посвятилъ день. Я пошелъ къ одному очень богатому старому человку и предложилъ ему помочь мн. Онъ согласился дать мн то, что я попросилъ у него, — до 300 р., но заняться бдными онъ былъ не въ состояніи. Я предложилъ ему поручить это дло кому-нибудь изъ близкихъ ему молодыхъ людей. Онъ сказалъ, что у него никого нтъ, но деньги онъ дастъ. И это было хорошо, и отъ него я пошелъ къ одной особ, про которую я зналъ, что она много помогаетъ бднымъ. Я засталъ особу эту вечеромъ не одну. У ней въ богатой гостиной было человкъ 15 гостей. Вс собрались съ благотворительною цлью. Он сидли — дамы — и одвали маленькихъ куколъ, мужчины любезничали съ дамами. У подъзда стояло полдюжины каретъ. Куклы должны были разыграться въ лотерею и принести, я думаю, не больше 500 р. Я зналъ хозяйку, зналъ ея прекрасное сердце; но зрлище это было отвратительно. — Заявляемая цль этихъ людей — помочь нищимъ, помочь деньгами. Чтобы собрать эти деньги, люди эти съзжаются сюда и будто бы работаютъ. Но не говорю ужъ о томъ, что сними каждая изъ этихъ дамъ по одному камушку изъ сережки или кольца и замни его стекляннымъ, сними ненужную пелеринку съ лакея и продай это, и денегъ наберется столько, что процентовъ будетъ въ 10 разъ больше, чмъ это они выработаютъ; пусть эти дамы только не здятъ сюда, то то, что они потратятъ на воротнички, на перчатки, на проздъ, будетъ вдесятеро больше того, что они сработаютъ. Зачмъ они это длаютъ? Что это есть безуміе, подобнаго которому можно искать только въ Преображенской больниц, это явно; но сказать то, что такъ и просится на языкъ, что это верхъ безнравственности, т. е. что длая свою похоть, эти люди хотятъ уврять другихъ (и себя), что они длаютъ добро, — сказать это легко, но это было бы несправедливо. Они такъ запутаны, что не видятъ безумія своего поступка, и многія изъ нихъ съ искренними слезами на глазахъ говорятъ о добр. Имъ внушено, что все то, что они имютъ, и сережки и брошки, и кареты — все это такъ должно быть, что безъ этаго нельзя жить, какъ безъ хлба. Внушено имъ, что обязанность ихъ состоитъ въ томъ, чтобы пріятно проводить время, и потому они искренно убждены, что если изъ двухъ пріятныхъ препровожденій времени, хать въ театръ или шить куклы, они выбрали шить куколъ для благотворительности, они сдлали очень хорошо. Они точно поступаютъ хорошо и не виноваты въ томъ, что называютъ благотворительностью то, что они длаютъ. Никто не растолковалъ имъ того, что это нельзя называть добромъ. Они не виноваты въ томъ, что никто имъ не внушилъ, что добро не только не можетъ соединяться съ потхой, но что оно начинается только тогда, когда человкъ душу, т. е. жизнь свою, отдаетъ для другаго, и потому, прежде чмъ начать разговаривать о добр, надо раздать или разбросать вс брошки, пелеринки, кареты, оставить то, что нужно, чтобы жить, и тогда попробовать длать добро, т. е. служить другому. А что теперь, съзжаясь шить куколъ вмсто того, чтобы смотрть Нана, они длаютъ сравнительно только мене мерзкій поступокъ, чмъ вс т, изъ которыхъ составлена вся ихъ жизнь. Я слыхалъ прежде про такія благотворительныя общества, но здсь я въ первый разъ увидалъ это. Увидалъ эти атрофированныя блыя въ перстняхъ, неспособныя къ работ, притираніями налощенныя руки, копошащіяся въ тряпочкахъ, эти шиньоны, кружева и приторныя лица, и мн стало ужасно гадко и уныло. (Странно, въ числ писемъ просителей, полученныхъ мною потомъ, одно изъ самыхъ правдивыхъ и трогательныхъ писемъ было отъ однаго семейства, занимавшагося дланіемъ куколъ и впавшаго въ бдность отъ возникшей въ послднее время конкуренціи. Не эта ли благотворительная гостиная погубила его?) Я уныло, но все-таки сказалъ то, зачмъ я пріхалъ. И что же? Какъ ни странно должно было показаться то, что я говорилъ (я говорилъ почти то, что напечаталъ въ своей стать), я нашелъ сочувствіе. Но лица самыя сердечныя и серьезныя говорили мн съ грустью, что ничего нельзя сдлать, что средствъ мало, что вс мры тщеславія и выпрашиванія употреблены и что нтъ средствъ, но попытаться можно. Одна особа предложила мн денегъ, сказавъ, что сама идти не можетъ, но сколько денегъ и когда она мн доставитъ ихъ, она не сказала. Другая особа и одинъ молодой человкъ предложили свои услуги. Къ выводамъ я приду посл, теперь же я пишу свои впечатлнія. Я получилъ общаніе денегъ съ двухъ сторонъ, общаніе содйствія трудомъ, участіемъ, т. е. ходьбой по бднымъ, тоже отъ двухъ лицъ. Вс выразили сочувствіе не притворное, а искреннее, но я ухалъ оттуда съ предчувствіемъ, что отъ этихъ людей помощи не будетъ и даже что изъ мысли моей статьи ничего не выйдетъ. Въ справедливости своихъ мыслей я не сомнвался и не сомнваюсь, какъ и въ томъ, что 2 X 2 = 4. Сочувствіе, желаніе сдлать то, что я предлагалъ, я нашелъ во всхъ, но мн чуялось уже, что между желаніемъ и исполненіемъ стоитъ какая-то жестокая, неодолимая преграда.
Я все-таки началъ писать свою статью.
Я прочелъ статью юному Прокурору (Онъ зашелъ ко мн, когда я писалъ статью). Прокуроръ обыкновенный типъ умнаго, неврующаго ни во что, не злаго и насмшливаго человка.
Онъ выслушалъ и, какъ умудренный опытностью человкъ, годящійся мн въ сыновья, сказалъ, что, разумеется, это было бы прекрасно, и все это врно, но ничего изъ этаго выйти не можетъ — людей такихъ нтъ и т. п. Потомъ я прочелъ молодому даровитому писателю самаго либеральнаго, народнаго направленія. Онъ выслушалъ и, очевидно, не одобрилъ мечтательность, непрактичность, неприложимость къ длу мыслей, выраженныхъ въ этой стать; пожаллъ, очевидно, о ложномъ направленіи, избранномъ мною, которое могло бы быть гораздо лучше направлено, но призналъ, что вреднаго ничего нтъ въ стать и что она можетъ быть полезна. Потомъ я прочелъ статью въ Дум. На вопросъ мой по окончаніи чтенія о томъ, принимаютъ ли руководители предложеніе мое оставаться на своихъ мстахъ, для того чтобы быть посредниками между обществомъ и нуждающимися, двое отвтили мн порознь въ одно слово: мы считаемъ себя нравственно обязанными это сдлать.Это было точное выраженіе того впечатлнія, которое произвело на большинство мое обращеніе.