Полное собрание стихотворений

Адамович Георгий Викторович

* * *

Тихо, мирно мы теперь живем И не ссоримся. Сидим за чаем. Утром соловей поет, потом Граммофон. И все-таки скучаем. — Это поле — помнишь? — Ватерло? Эти крики — слышишь? — Брабансона… Господи! как тихо, как тепло, Как здесь душно, в этой клетке темной… После ночь. И лучше помолчать, Правда, лучше. И ведь надо силы, Чтоб завтра новый день начать, Утомительный такой и милый. 1918

* * *

Девятый век у северской земли Стоит печаль о мире и свободе, И лебеди не плещут. И вдали Княгиня безутешная не бродит. О Днепр, о солнце, кто вас позовет По вечеру кукушкою печальной, Теперь, когда голубоватый лед Все затянул, и рог не слышен дальный, И

только ветер над зубцами стен Взметает снег и стонет на просторе, Как будто Игорь вспоминает плен У синего, разбойничьего моря? 1916

* * *

Я думал: вся земля до края — Цветы, моря, степная ширь. Теперь я знаю: есть глухая И тихая страна — Сибирь. Я думал: жизнь — изнеможенье Тревожно-радостных ночей, Теперь я знаю: есть терпенье, Есть окрик пьяных сторожей. Над нами небо голубое, Простые птицы, облака, Так сердце учится покою И учится труду рука. Уже о прошлом не жалея, Не помня, может, — я и ты Глядим на пену Енисея И сосен тонкие кресты. 1916

* * *

Проходил под лесами. Кирпич Вдруг сорвался, будто играя… Вот и кончено все… Спи! Это лучшее, что бывает. Каждый день проносят гроба, — Что здесь было, что еще будет? Точно ястреб степной судьба, А добыча скудная — люди. Но, забившись под крыши, вновь И поют, и в шашки играют, И зовут иногда, любовь, Тебя. Потом умирают. Спаси, Господи, люди твоя. Царь наш милостивый и далекий, Покажи им Твои поля, С тишиною и солнцем легким. 1916

* * *

Не в книге прочесть и не в песнях узнать Об этом, — Бог с ними со всеми, — Но смуглые руки поцеловать Настанет мне все-таки время. И будет минута, когда я пойму Нестройных судеб совершенство, И жизни «Помедли», скажу, «потому Что имя твое — блаженство». 1922

* * *

Нам в юности докучно постоянство, И человек, не ведая забот, За быстрый взгляд и легкое убранство Любовь свою со смехом отдает. Так на заре веселой дружбы с Музой Неверных рифм не избегает слух, И безрассудно мы зовем обузой Поэзии ее бессмертный дух. Но сердцу зрелому родной и нежный Опять сияет образ дней живых, И точной рифмы отзвук неизбежный Как бы навеки замыкает стих. 1921

* * *

Когда, Забыв родной очаг и города, Овеянные ветром южным, Под покрывалом, ей уже не нужным, Глядела на Приамовы стада Рыжеволосая Елена, И звонкоплещущая пена Дробилась о смолистое весло, И над волнами тяжело Шел издалека гулкий рев: «Измена». Где были мы тогда, Где были И я, и вы? Увы. Когда, У берега Исландского вода С угрюмым шумом билась, И жалобная песня уносилась От обнаженных скал туда, Где медлила вечерняя звезда, По глухоропщущим лесам и по льду, Когда корабль на парусах белей, Чем крылья корнуэльских лебедей, Нес белокурую Изольду, Где были мы тогда, Где были И я, и вы? Увы. 1920

* * *

Устали мы. И я хочу покоя, Как Лермонтов, — чтоб небо голубое Тянулось надо мной, и дрозд бы пел, Зеленый дуб склонялся и шумел. Пустыня-жизнь. Живут и молят Бога, И счастья ждут, — но есть еще дорога: Ничто, мой друг, ничто вас не спасет От темных и тяжелых невских вод. Уж пролетает ветер под мостами И жадно плещет гладкими волнами, А вам-то, друг мой, вам не все ль равно, Зеленый дуб или речное дно? 1917

* * *

3аходит наше солнце… Где века Летящие, где голоса и дали? Где декорации? Уж полиняли Земные пастбища и облака. И я меняюсь. Падает рука Беспомощно, спокойны мысли стали, Гляжу на эту жизнь, — и нет печали, И чужд мне даже этот звук: тоска. Но все ж я не подвластен разрушенью. Порою

мир одет прозрачной тенью, И по ночам мне страшно иногда, И иногда мне снится голубое И плещущее море, и стада У берега моей родимой Трои. 1919

ВОЛОГОДСКИЙ АНГЕЛ

I

Царь Христос, побудь с нами, Царь Христос, ты нам помоги, Не прожить нам в этом мире, одолели нас враги. Солнце, солнце в вольном небе, как фонарь, гори и пылай, Озари по грехам и горю путь далекий в небесный рай! Что, Алеша, о чем ты просишь? Лучше б в городе погулял. Пелагея Львовна сына от уныния берегла. Тихо рос он, один, играя с собачонкою у пруда, Или серый замок из глины с трехоконной башней лепил. А теперь, не ребенок боле, — восемнадцатый год пошел — Как береза у опушки, все тянулся и молчал. Иногда за огороды уходил и там, у реки, На широком и теплом камне, будто мертвый, в небо глядел. Тихо стелются Божьи реки, воздух северный чист и свеж, Тихо облако в небе тает, точно ангельская душа. Возвращался. Пылили овцы. Уж над лесом стоит звезда. «Что ты, рыбу ловил, что ли?» У подгнившего плетня Пелагея Львовна сидела и, скучая, сына ждала. «Нет, я в поле был, мама», — отвечал он и шел к себе, И потом, сквозь щелку двери, до полуночи иногда Было видимо мерцанье восковой дрожащей свечи. «Что ж, молитва угодна Богу, только странно это мне, В эти годы!» А Алеша, улыбаясь, слушал мать. Ой, весна, ой, люди-братья, в небе серые облака, Ой, заря над лесом, ветер — все в темнице Господней мы! Белый город Вологда наша, на окраине тишина, Только стройный звон колокольный, да чирикают воробьи. Вьется речка, блестит на солнце, а за речкой лес, холмы. За холмами мир вольный, — но Алеша не знал о нем. Знал пустое, — что соседка продала на базаре кур, Л уряднику на почте заказное письмо лежит. Да и Пелагея Львовна не умнее сына была, Не в гимназии училась — у Воздвиженской попадьи. Всякий люд идет дорогой, — проезжают в тройках купцы, И с котомками богомольцы, и солдаты на войну. Из обители далекой к Троице-Сергию инок шел, Попросил приюта в доме, отдохнуть и хлеба кусок. В мае ночи коротки, белы, стихнет ветер, небо горит И плывет звезда-Венера по сиящим морям. Все о доле монастырской, о труде монах говорил, А Алеша о мире думал и заснуть потом не мог. Что за жизнь! Заря, сосны, золотые колокола. Уходя, утешил инок Пелагею Львовну, сказал: «Сын ваш чист и душой, и телом… Тщитесь, матерь, его сберечь». А она лишь улыбнулась — «Знаю, славный мальчик он, Неиспорченный он и скромный, — только ведь не помощник мне!» И не знала, не угадала в материнском сердце своем, Что врата грядущей печали ей захожий монах открыл.

II

Был напротив через канаву с голубыми ставнями дом, Пустовал пять лет, а нынче и ему нашелся жилец. Из Москвы Ильина—купчиха наняла за пятьсот рублей, И малиновый сад при доме, доходивший до реки. Не понравилась купчиха в околотке никому, Было гордости в ней много, не ответит и на поклон, Говорят, из Москвы бежала от суда и славы плохой, Мужа там зарезала, что ли, и любовников завела. Непонятны дела на свете, начала теперь замечать Пелагея Львовна, будто веселее Алеша стал. Подойдет вдруг, поцелует, говорит, что жить хорошо, А однажды — и вспомнить дивно! — «Очи черные» он запел, И все чаще, и все дольше пропадал, гуляя в полях. Раз обмолвилась о купчихе, а Алеша и покраснел, И сказал: «Не надо, мама, осуждать». И смутясь ушел. С той поры Пелагея Львовна стала спрашивать и следить, Не беседует ли мальчик с Ильиною — храни Господь! – И куда он исчезает, где скитается по часам. Вечер теплый был, ясный, пели жаворонки в полях, Розовело над лесом небо, будто рая горнего брег. Под забором, таясь в бурьяне и в сиреневых кустах, Пелагея Львовна тихо подглядеть за сыном шла. И увидела: Алеша у широких белых берез Под холмом остановился, озираясь по сторонам. Из глухого переулка, не скрываясь и не спеша, Вышла женщина, — Алеша ей навстречу побежал, А она его лениво потрепала по плечу, За собою в лес темный по тропинке увела, Шалью черною покрыта, и далеко, не разглядеть, Но хмельную шалую поступь и движения белых рук Пелагея Львовна знала. И с тревогой в сердце она На закат и лес глядела, будто райский огненный брег. Уж во тьме пришел Алеша, через кухню к себе прошел, Даже матери доброй ночи перед сном не пожелал, А она, сама не зная, как ей к делу приступить, Фитилек вошла поправить у «Спасителя на водах», «Поздно, мама, ты легла бы!» Покачала головой И на сына она взглянула — «Ах, Алеша, не хороши От родимой матери тайны. Ты, Алеша, это брось». Рассердилась потом и долго — уж совсем начало светать — Слезы горькие утирала о сиротской доле своей. А Алеша лежал. И молча он укоры слушал ее, Только раз вздохнул: «Мама! Ты ее не осуждай». Но когда, устав от жалоб, Пелагея Львовна ушла, На крючок закрыл он двери в свою комнату, и там Было слышно — помощи молит — «Царь Христос, прости меня! Царь Христос, меня помилуй и что делать мне, научи». И, подслушав слова такие, Пелагея Львовна совсем Успокоенная заснула, — нет, Алеша добрый сын, И ей снилось, что Алеша уже вырос, богатым стал И на площади у собора зеленную лавку открыл.