Полное собрание стихотворений

Плещеев Алексей Николаевич

<1858>

Птичка^*

Для чего, певунья птичка, Птичка резвая моя, Ты так рано прилетела В наши дальние края? Заслонили солнце тучи, Небо всё заволокли; И тростник сухой и желтый Клонит ветер до земли. Вот и дождик, посмотри-ка, Хлынул словно из ведра; Скучно, холодно, как будто Не весенняя пора! – Не для солнца, не для неба Прилетела я сюда; В камышах сухих и желтых Не совью себе гнезда. Я совью его под кровлей Горемыки-бедняка; Богом я ему в отраду Послана издалека. В час, как он, вернувшись с поля В хату ветхую свою, Ляжет, грустный, на солому, Песню я ему спою. Для него я эту песню Принесла из-за морей; Никогда ее не пела Для счастливых я людей. В ней поведаю я много Про иной, чудесный свет, Где ни бедных, ни богатых, Ни нужды, ни горя нет. Эта песня примиренье В

грудь усталую прольет; И с надеждою на бога Бедный труженик заснет.

<1858>

«Ты хочешь песен…»^*

Ты хочешь песен, – не пою Веселых песен я давно; А душу ясную твою Встревожить было бы грешно. О нет, пусть ни единый звук Не обнаружит пред тобой Ни затаенных в сердце мук, Ни дум, навеянных борьбой. Пусть не узнаешь дольше ты, Как беспощадно губит свет Все наши лучшие мечты, Святые грезы юных лет! Когда ж пора твоя придет И с жизнью выйдешь ты на бой, Когда в тебе житейский гнет Оставит след глубокий свой И будешь, горе затая, Ты тщетно ждать участья слов, – Тогда зови… и песнь моя На грустный твой ответит зов.

<1858>

Сердцу^*

Скажи мне, долго ль заблуждаться Тебе, о сердце, суждено? Пора бы с грезами расстаться… Мы старики с тобой давно. А ты, назло годам и року, Тревожней бьешься и сильней (Хоть мало видишь в этом проку), Чем билось в дни весны своей. Когда среди волнений света, В толпе шумящей и пустой, Слова любимого поэта Произнесут перед тобой, Или науки голос строгой О правде вечной говорит, Какую ты забьешь тревогу, Какой огонь в тебе горит! Красой стыдливою блистая, Мелькнут ли женские черты – В восторге чистом замирая, Навстречу им как рвешься ты. О перестань! Понять бы можно Давным-давно в твои лета, Что бред поэзия ничтожный, Что правда вечная – мечта! Что как-то странно поклоненье В наш век полезный красоте, Что уж теперь должны стремленья У человека быть не те… Пойми, что правда там, где сила, Где достиженье благ земных, И, всё забыв, что ты любило, Живи и бейся лишь для них!

<1858>

Цветок^*

Над пустыней, в полдень знойный, Горделиво и спокойно Тучка легкая плывет. А в пустыне, жаждой мучим И лучом палимый жгучим, К ней цветок моленье шлет: «Посмотри, в стели унылой Я цвету больной и хилый, И без сил, и без красы… Мне цвести так безотрадно: Нет ни тени здесь прохладной, Ни свежительной росы, Я горю, томлюсь от зною, И поблекшей головою Я к земле сухой приник. Каждый день с надеждой тайной Я всё ждал, что хоть случайно Залетишь ты к нам на миг; Вот пришла ты… и взываю Я с мольбой к тебе, и знаю, Что к мольбе склонишься ты: Что прольется дождь обильный, И, покров стряхнувши пыльный, Оживут мои листы, И под влагой неба чистой, И роскошный и душистый, Заблистает мой наряд; И потом, в степи суровой, Долго, долго к жизни новой Буду помнить я возврат…» Но, горда, неумолима, Пронеслася тучка_ мимо Над поникнувшим цветком. Далеко, над сжатой нивой, Бесполезно, прихотливо Пролилась она дождем; А в пустыне, жаждой мучим И лучом палимый жгучим, Увядал цветок больной… И всё ждал он, увядая, – Тучка вот придет другая… Но уж не было другой.

<1858>

Песня («Тихо всё, глядится месяц…»)^*

Тихо всё, глядится месяц В воды зыбкие реки; За рекою слышны песни И мелькают огоньки. Отчего так сердцу больно? Дней ли прошлых стало жаль, Иль грядущего пугает Неразгаданная даль? Отчего в груди томленье? И туманит взор слеза? Или снова надо мною Собирается гроза? Вот сокрылся месяц в тучи, Огоньков уж не видать; Стихли песни… Скоро ль, сердце, Перестанешь ты страдать?

<1858>

«Много злых и глупых шуток…»^*

Много злых и глупых шуток, Жизнь, играла ты со мной, И стою на перепутье Я с поникшей головой. Сердца лучшие порывы И любимые мечты Осмеяла беспощадно, В пух и прах разбила ты. Подстрекнула ты лукаво На неравный бой меня, И в бою том я потратил Много страсти и огня. Только людям на потеху Скоро выбился из сил; И осталось мне сознанье, Что я немощен и хил. Что ж! Пойду дорогой торной, Думал я, толпе вослед, Скромен, тих, благонамерен, Бросив юношеский бред. Что за гладкая дорога! Камни здесь не режут ног. Если б шел по ней я прежде, Я бы так не изнемог. Да и цель гораздо ближе; Пристань мирная в виду… Сколько там я наслаждений Неизведанных найду! Но увы! пришлось недолго К этой цели мне идти, И опять я очутился На проселочном пути. А виной всё эти грезы, Эти сны поры былой… Безотвязные, со мною Шли они рука с рукой. И манили всё куда-то, И шептали что-то мне, Милых образов так много Показали в стороне. Им навстречу устремился Я, исполнен новых сил: Шел по терниям колючим, В

бездны мрачные сходил. И уж думал – подхожу я К милым призракам моим, Но напрасно, утомленный, Простирал я руки к ним. Отдалялись, улетали Дорогие от меня… И внезапно на распутье Ночью был застигнут я. Долго ль ночь моя продлится И что ждет меня за ней, Я не знаю; знаю только, Что тоска в душе моей. Но не торная дорога, Рано брошенная мной, Пробуждает сожаленье В этот миг в душе больной. Жаль мне призраков любимых, Жаль роскошных ярких грез, Что так рано день, сокрывшись, На лучах своих унес!

<1858>

«Дети века все больные…»^*

Дети века все больные, – Мне повсюду говорят, – Ходят бледные, худые, С жизнью всё у них разлад. Нет! Напрасно стариками Оклеветан бедный век; Посмотрите: перед вами Современный человек. Щеки словно как с морозу, Так румянцем и горят; Как прилична эта поза, Как спокоен этот взгляд. Вы порывов увлеченья Не заметите за ним; Но как полон уваженья Он к достоинствам своим. Все вопросы разрешает Он легко, без дальних дум; Не тревожит, не смущает Никогда сомненье ум. И насмешкой острой, милой Как умеет он кольнуть Недовольных, что уныло На житейский смотрят путь, Предрассудки ненавидят, Всё твердят про идеал И лишь зло и гибель видят В том, что благом мир признал. Свет приятным разговором И умом его пленен; Восклицают дамы хором: «Как он мил! как он умен!» Нет! Напрасно старость взводит Клевету на бедный век: Жизнь блаженствуя проводит Современный человек!

<1858>

«Когда мне встретится истерзанный борьбою…»^*

Когда мне встретится истерзанный борьбою, Под гнетом опыта поникший человек; И речью горькой он, насмешливой и злою Позору предает во лжи погрязший век; И вера в род людской в груди его угасла, И дух, что некогда был полон мощных сил, Подобно ночнику, потухшему без масла, Без веры и любви стал немощен и хил; И правды луч, сверкающий за далью Грядущих дней, очам его незрим, – Как больно мне! Глубокою печалью При встрече той бываю я томим. И говорю тогда: явись, явись к нам снова, Господь, в наш бедный мир, где горе и разлад; Да прозвучит еще божественное слово И к жизни воззовет твоих отпадших чад!

<1858>

Мой знакомый^*

Он беден был. (Его отец В гусарах век служил, Любил танцовщиц и вконец Именье разорил.) И ярый был он либерал: Все слабости людей Он энергически карал, Хоть не писал статей. Не мог терпеть он спину гнуть, Любил он бедный класс, Любил помещиков кольнуть Сатирой злой подчас. И Жоржем Зандом и Леру Был страстно увлечен, Мужей он поучал добру, Развить старался жен. Когда же друга моего Толкнула в глушь судьба, Он думал – закалит его С невежеством борьба. Всех лихоимцев, подлецов Мечтал он быть грозой; И за права сирот и вдов Клялся стоять горой. Но, ах! грядущее от нас Густой скрывает мрак; Не думал он, что близок час Вступить в законный брак. Хоть предавал проклятью он Пустой, бездушный свет, Но был в губернии пленен Девицей в тридцать лет. Она была иных идей… Ей не был Занд знаком, Но дали триста душ за ней И трехэтажный дом. Женился он, ему пришлась По сердцу жизнь сам-друг… Жена ввела его тотчас В губернский высший круг. И стал обеды он давать, И почитал за честь, Когда к нему съезжалась знать, Чтоб хорошо поесть. И если в дом к нему порой Являлся генерал, Его, от счастья сам не свой, Он на крыльце встречал. Жена крутой имела нрав; А дом и триста душ Давали ей так много прав… И покорился муж. Хоть иногда еще карал Он зло в кругу друзей, Но снисходительней взирал На слабости людей. Хоть не утратил он вполне Могучий слова дар, Но как-то стынул при жене Его душевный жар. Бывало, только заведет О крепостных он спор, Глядишь, и зажимает рот Ему супруги взор. И встретил я его потом В губернии другой; Он был с порядочным брюшком И чин имел большой. Пред ним чиновный весь народ И трепетал и млел; И уж не триста душ – пятьсот Он собственных имел. О добродетели судил Он за колодой карт… Когда же юноша входил Порой пред ним в азарт, Он непокорность порицал Как истый бюрократ… И на виновного бросал Молниеносный взгляд…

<1858>

«Что за детская головка…»^*

Что за детская головка, Что за тонкие черты! И в улыбке и в движеньях Сколько детской простоты! Лишь во взгляде, полном думы, Я читаю иногда, Что исчезли безвозвратно Детской резвости года. То огнем, то негой дышат Эти карие глаза; Знать, для сердца наступает Страсти первая гроза… И боюсь я, и невольно Грудь сжимается тоской: Не степной былинке слабой С ураганом вынесть бой!