Полнолуние

Меня зовут Светлана, по образованию я историк, а ныне счастливая жена и мама. Окончила МГУ имени М. В. Ломоносова, специализировалась на истории Восточной Европы, о которой с удовольствием пишу. Люблю музыкальные фестивали, старинные городки, путешествия в уединенные места, где мало кто бывал. Опубликовала ряд обзоров на порталах, посвященных музыке и готической субкультуре.

Над Городом Ангелов стояло незаходящее солнце. Лос-Анджелес дышал привычным зноем,

город окутывало облако солнечной мглы. Календари отмечали неизбежное наступление осени, однако на улицах все еще буйствовало неувядающее, вечное лето, негасимая жара. Весь город словно превратился в пляж: привкус соли и песка в воздухе, влажные испарения полуобнаженных тел, ленивый бриз с побережья и тихий шелест вездесущих пальм – все это слилось в едином дыхании, воплощая дух города. Воистину Город Ангелов. Соблазнительный, благоустроенный ад.

Одетый во все черное, словно пребывая в трауре, Эдгар появился на этом празднике жизни, в ближайшем луна-парке, где надеялся отыскать свою маленькую кровинку, пленить будущую добычу. Он медленно продвигался по парку, поминутно натыкаясь на толпы детей. Он мог бы без церемоний явиться за своей Лаурой прямо в дом Элеоноры, если бы ему не хотелось самому выследить ее, узнать среди других детей и полюбоваться ею издали. Поэтому Эдгар терпеливо бродил по аллеям, ища в маленьких лицах свое отражение или хоть какое-то его подобие, но все они развеивались в дым перед его глазами. В этих отпрысках современных американцев он находил что-то особенно раздражающее и дерзкое. Эти своевольные дети, жующие жевательную резину, ежеминутно взлетали в небеса и стремительно падали вниз. Для них полеты были обыденным делом, они давно позабыли всевозможные страхи: боязнь темноты, высоты и скорости, – и визжали просто так, для забавы. Даже сверхъестественное, знакомое с детства по кинофильмам, превратилось для них в сказку, в которую никто не верит. И где-то здесь, на самом краю американского континента, в удушливой атмосфере неверия и презрения рос его нежный цветочек, уходящий корнями в глубину веков.

Наконец Эдгар почуял свою кровь, скользкий след которой тянулся за ним сквозь вечность. Он услышал ее движение, почти брожение, однако она призывала его разноголосым шепотом, как будто ее поток разделился на два ответвления, которые отличались друг от друга насыщенностью, как кровь венозная и артериальная. Он сразу разгадал природу этой двойственности – перед ним предстали две девочки, в одной из которых он узнал старшую дочь Элеоноры, которую звали Джемайма.

Джемми буквально окружила младшую сестру заботой. По той электризующей энергии, с которой она оправляла платье сестренки и тормошила бант у нее в волосах, Эдгар определил источник жизни Джемаймы, заключенный в течении самой жизни. Сейчас она была почти вдвое старше Лауры и старалась вести себя с ней по-матерински. Ее жизненная сила была неудержима, ей необходимо было излить свое влияние на более слабое существо, а маленькая Лаура безоговорочно принимала правила этой своеобразной игры в дочки-матери. Эдгар незримо следил за ними из тени, но на сей раз в его мыслях не было места спокойствию и отчуждению.

Наконец вертлявая Джемайма куда-то делась – будто в пояснение Эдгара легким мотыльком коснулся ее смешок: «Спорим, я вернусь с мороженым раньше папы!» Серебристый колокольчик в ее собственном смехе звал Джемайму к действию – она была слишком целеустремленной и неугомонной, чтобы подолгу стоять на одном месте. Видимо, таков был ее жизненный удел – лететь вслед за придуманной, зачастую призрачной целью навстречу своей смерти.

Она исчезла с глаз, бросив сестренку на произвол судьбы, и как только Эдгар упустил из виду блуждающий огонек Джемаймы, он вмиг прозрел. Увидел во плоти свою несбыточную мечту, чудом воскресшую и очеловеченную – она предстала перед ним в лучезарном ореоле, созданном его воображением, хоть и пряталась в облике маленькой девочки. Как нарочно, в этот день Элеоноре вздумалось нарядить ее в белоснежное платье, кружевное и почти старомодное, и Лаура до неправдоподобия напоминала его дочь Магду в детстве: такие же струящиеся светлые волосы и ясные голубые глаза, устремленные ввысь. Этот возвышенный взгляд роднил ее с Магдалиной и в то же время разлучал: в нем было нечто новое, индивидуальное. Такого чистого отражения неба в глазах, такой головокружительной синевы Эдгар еще не встречал в своем роду: его собственные глаза были непроницаемы, как сумерки или ночной туман, и лишь изредка в них проглядывал лунный луч. Глаза его сестры переливались, как бурлящий ручеек и покорно менялись в зависимости от направления потока его мыслей. Глаза же дочери Магдалины, эти тающие льдинки, всегда полнились тоской, сначала смутной и сладостной, а со временем

испепеляющей, и видели небо лишь как тень на снегу. Только Лаура, девочка четырех с половиной лет от роду, воспринимала небо во всей его полноте и беспредельности, ничуть не задумываясь о том, что кроется в глубине этой манящей синевы. Это дитя смотрело на своих самоуверенных сверстников с беспомощной, подавленной завистью – ее тоже притягивали небеса, однако, в отличие от Магды, она не искала там иных необозримых далей. Она просто мечтала взлететь, но была прикована к земле истинно человеческим страхом высоты. Лаура стояла на островке своего врожденного одиночества, затерянная в толпе и неразгаданная, переступая на месте неловкими ножками, отчего ее белые носки с помпонами сползли на запыленные туфельки. Эдгар не верил в реинкарнацию, но его родительский инстинкт признал в этой неприкаянной девочке родственную душу, слабый отголосок его собственной души, заблудившийся в веках, свою плоть и кровь. Однако прежде, чем избрать маленькую Лауру наследницей своей вечности, он решил испытать силу ее духа.

У Эдгара уже не оставалось терпения таиться в тени, и он шагнул в ее безоблачную жизнь, прямо на открытый солнечный свет. Он подхватил на руки свое сокровище и, прежде чем она опомнилась, легко подкинул вверх. Ее платье взметнулось белым облаком, и ему на миг показалось, что она сейчас безвозвратно улетит в небо. К тому моменту, когда он поймал Лауру, его объятия успели узнать в ней нежные очертания той девочки, которую он когда-то баюкал, и теперь Эдгар въедливо вглядывался в Лауру, как будто надеясь вызвать призрак в ее глазах.

– Hi sweetie, – ласково сказал ей Эдгар на своем прекрасном английском, слегка смягченном славянским акцентом, его шипящие польские нотки прозвучали вкрадчивым полушепотом. – Как тебя зовут, девочка?

– Лолли, – ответила она простодушно, но с тайной томной запинкой, при этом облизав губки, будто леденец.

К несказанному ликованию Эдгара она ничуть не испугалась его объятий. Лаура лишь слегка поерзала у него на руках, устраиваясь поудобнее, и немного отстранилась, чтобы рассмотреть незнакомца – она не могла охватить его лицо разом. Рассеянный детский взгляд уловил лишь разрозненные черты, которые сливались в нечто ослепительное, как солнце, на которое нельзя глядеть без боли. Лаура засмотрелась на длинный локон, сползающий к нему на глаза и искрящийся светлым пламенем, и не заметила ни траурного наряда Эдгара, ни влекущего мрака в омуте его глаз, чья зеркальная поверхность сейчас отражала ее лазурное небо.

А Эдгар, обнимая эту обреченную девочку, прозревал ее лицо, зыбкое и текучее, как вода: мелкие неопределенные черты, вздернутый носик почти без переносицы, как и у всех детей, белесые брови и круглые глаза, уголки которых уже начали удлиняться, а также пухлые губки бантиком. Лицом она, пожалуй, напоминала Элеонору, а та Эдгару никогда не нравилась, хоть и считалась красавицей. Однако это неотвязное сходство девочки с матерью не отпугивало его. Лаура была всего лишь чистым листом бумаги, скользящим наброском его образа, белым воском в руках, теплым и мягким, из которого Эдгар мог вылепить свое безукоризненное подобие.

– Послушай, Лаура, – сказал он тягучим медовым голосом, – хочешь пойти со мной? Мы улетим далеко-далеко, где тебя никто не сможет найти. Ты увидишь высокие замки, глубокие озера, снег и облака под твоими ножками…

Девочка призадумалась, стараясь представить себе снег – какой он на ощупь и на вкус, – а затем отрицательно покачала головой.

– Нет, – ответила он, глядя куда-то мимо него, и Эдгар словно увидел ее глазами уютную детскую, где рядом стоят две кроватки. – Если я уеду, Джемми будет плакать.

Эдгар с умилением улыбнулся ее рассудительности, хотя на его безупречном лбу нарисовался намек на хмурую складку.

– Хорошо, – произнес он, намеренно придав голосу еще больше манящей убедительности. – А если мы и Джемми возьмем с собой?

– Тогда расстроится папа, – поразмыслив, ответила Лаура, открывая Эдгару тайны взаимоотношений в ее семье и вновь вызывая его восхищение. Эта малышка понимала в жизни гораздо больше, чем он себе представлял.

Его по-прежнему беспокоила ее человеческая привязанность к миру, и теперь Эдгар пытался закрепить ощутимую связь между собой и Лаурой. Он с безмолвной лаской поигрывал ее волосами, сверкающими и прямыми, как солнечные лучи. Эдгар неустанно изумлялся их таинственному оттенку – не льняному и не золотистому, а какому-то немыслимому сплаву серебра и золота, отражающему свет. Он легко накручивал шелковистые пряди на свои тонкие пальцы, отчего ее волосы послушно завивались кольцами, как будто следуя за его движениями и запоминая каждое прикосновение, а сама Лаура безбоязненно смотрела на Эдгара, склонив голову чуть набок, как кошка, когда ее гладят.