Полнолуние
Шрифт:
Лаура, разумеется, не помнила, что произошло дальше. В ее подсознании затаилось ощущение удушья, ужаса и беспросветности, и это переживание осталось в ней на всю жизнь. От нее отрезали свет, и Лауру накрыла тьма – мягкая и тяжелая, – потом полог беззвучия убрали, и в глаза снова хлынул свет, но теперь сумрачный и печальный. Девочка увидела испуганное лицо отца, крепко удерживающего бессильные руки матери, а лицо той уже не напоминало лик Мадонны, ее сияющий ореол померк навсегда.
Следующим проблеском в воспоминаниях были карие глаза сестры Джемаймы, рассматривающей ее через прутья кроватки, во взгляде которой светилось любопытство и восхищение. Джемми была старше Лауры на три года и всегда опекала ее. Сестра и стала
Нет, не было сомнений, что их родители любили друг друга – они даже никогда не ссорились. Это была благополучная семья, живущая в собственном доме в районе Венис в Лос-Анджелесе. Доктор Филипп Уэйн был преуспевающим психотерапевтом, у него консультировались многие голливудские звезды. Его жена Элеонора не работала, занималась домом и еще больше собой. Она была неудавшейся актрисой, нашедшей себя в счастливом замужестве. В возрасте восемнадцати лет Элеонора приехала из Англии покорять Голливуд, но британский акцент и истеричный характер помешали ей преуспеть. С Филиппом она познакомилась, когда попала в клинику с нервным срывом прямо со съемок, где играла официантку. У них вспыхнул роман, результатом которого стала беременность Элеоноры и скоропалительная женитьба. Голливуд оставил в ее манерах некоторую театральность и капризность, что, впрочем, нравилось ее мужу.
Обе дочери знали, что у Элеоноры слабое здоровье, хотя она никогда не выглядела больной. Раз в месяц Филипп устраивал ее в частную клинику, откуда супруга возвращалась заметно посвежевшей. Кроме того, у нее был плохой аппетит: за общим столом мать обычно сидела, с отстраненным видом ковыряя вилкой в тарелке, или же вовсе не притрагиваясь к еде. Однако это не мешало ей в возрасте за сорок выглядеть на двадцать пять, у нее не было ни единой морщинки или седого волоса.
Старшая дочь Джемайма унаследовала все самое лучшее от родителей: озорное очарование матери, ум и целеустремленность отца. В двадцать два года она с блеском окончила юридический факультет Калифорнийского университета и готовилась начать карьеру адвоката по уголовным делам. Правда, Джемми мало соответствовала привычному образу адвоката, но ей многое прощалось за успехи. Природный каштановый цвет волос казался девушке скучным, и Джемайма постоянно перекрашивала свои локоны то в черный, то в баклажановый, то в оттенок красного дерева. Она не стеснялась носить самые немыслимые платья с кроссовками или рокерскими ботинками, мини-юбки, облегающие лосины и глубокое декольте – все то, чем впоследствии запомнилась эксцентричная мода 80-х.
Сестры были очень похожи чертами лиц, разрезом глаз, формой губ, телосложением. Но при этом Лаура напоминала бледную тень Джемаймы. То, что у старшей сестры смотрелось ярким и сочным, у младшей было неброским и нежным, как карандашный эскиз. У Лауры были длинные прямые волосы, светлые брови и ресницы, беспримесно чистые голубые глаза. Блондинки Лос-Анджелеса были все, как одна, загорелыми и спортивными, а к ее белой коже не прилипали лучи калифорнийского солнца. Лаура не сознавала, что она хороша лунной красотой севера. Но никогда не завидовала старшей сестре – та была ее кумиром, лучшей и единственной подругой.
Училась Лаура неровно – не то что отличница Джемайма. Она быстро увлекалась и столь же быстро остывала. Любила читать, могла с головой погружаться в любимый предмет, но при этом ненавидела зубрежку, ей не хватало усидчивости. Лаура была мечтательна и подолгу витала в облаках. Окончив школу, она так и не смогла определиться с выбором профессии. Родители не давили на младшую дочь – им попросту не было до нее дела.
В апреле 1988 года Лауре исполнилось девятнадцать лет. Поздним утром того дня девушка еще дремала в полумраке своих грез, спрятавшись в коконе одеяла от шума города. Она с трудом разлепила веки, даже когда в комнату ворвалась Джемайма, свежая, как апрельское
– Вставай, маленькая лентяйка! Ты же не хочешь проспать свой день рожденья?
– Именно этого я и хочу, – пробурчала Лаура, жмурясь от яркого солнца и хватаясь за ускользающее одеяло, при этом не отрывая от подушки растрепанную голову.
– А я не позволю! – продолжала тормошить ее сестра. – Живо под душ! Сейчас мы выпьем шампанского и пойдем на пляж, затем пообедаем в кафе на набережной, вернемся домой, приведем себя в надлежащий вид и на всю ночь завалимся в клуб, будем танцевать до упада! Я куплю тебе пару коктейлей, ты ведь еще несовершеннолетняя.
– Может быть, мы лучше сходим в кино, а вечером посидим дома? – вздохнула Лаура, садясь на кровати и уже смиряясь с этим планом.
– Ты рассуждаешь как столетняя старуха! – поддразнила ее Джемайма. – Ты не понимаешь, как важно девятнадцатилетие. Это же конец пубертата, а значит, и юности! Через год тебе исполнится двадцать, а это уже наступит молодость, и годы полетят, не успеешь оглянуться – и тебе двадцать пять, а там и тридцать! А ты и не увидишь ничего, кроме этой темной комнаты.
– Ладно, – невольно рассмеялась Лаура, окончательно проснувшись, Джемми единственная могла побороть ее апатию. – Тебе самой только двадцать два. Вся жизнь впереди, пойдем веселиться!
Вечером, смыв с себя мокрый песок и усталость, Лаура терпеливо томилась в кресле, пока Джемайма завивала ее длинные волосы в модные мелкие кудряшки. Телефонный звонок прозвучал сигналом к отбытию ежегодной повинности.
– Лора, дорогая, с днем рожденья, – сказал Филипп с другого конца света. – Мы с мамой желаем тебе счастья и исполнения всех желаний.
– Спасибо, – ответила Лаура, физически ощущая, как затаилась с той стороны телефонного провода Элеонора. – Как Лондон?
Джемайма сделала вид, что не заметила, как похолодел голос сестры, она предпочитала занимать позицию буфера в этой своеобразной семье. Она даже выбрала для учебы Калифорнийский Университет в Лос-Анджелесе, чтобы не бросать Лолли одну.
Между тем Лаура вежливо выслушала краткий рассказ отца о достопримечательностях Лондона, попрощалась и повесила трубку. Она знала, что бы она ни делала, между ними всегда будет пролегать мировой океан.
Вскоре обе сестры уже кружилась в ритмах прилипчиво-слащавого электропопа среди леса разгоряченных тел, подергиваясь, словно марионетки, в мерцании стробоскопов. Джемайма танцевала самозабвенно, извиваясь, как язычок пламени, такая же гибкая и неуловимая, завитки медно-рыжих волос вспыхивали и сыпали вокруг искры ее очарования. Мужчины и мальчишки вились возле нее, как мотыльки около лампы в темную ночь. Лаура старалась не отставать от Джемми, и на нее тоже обращали внимание. В бирюзовом платье с блестками, разрумянившаяся, с подведенными глазами и помадой цвета фуксии на губах она уже не смотрелась бледной копией сестры. Опрокинув пару коктейлей, не привыкшая к алкоголю Лаура вдруг почувствовала головокружение и вышла подышать во внутренний двор. От природы меланхоличная и замкнутая, под влиянием спиртного она становилась ранимой и слезливой. Приступ необъяснимой глухой тоски, называемой «одиночество в толпе», отбил у нее желание веселиться и танцевать. Лаура присела на крыльцо, готовая расплакаться, когда пожарная дверь вновь отворилась, и следом за ней вышел парень. Впоследствии она никак не могла вызвать в памяти его внешность – ей показалось, что он вроде бы «ничего», – как и в тот момент не сумела выудить из памяти его имя. Кажется, это было что-то рокочущее, начиналось на «Р», то ли Рэй, то ли Рик, но спросить его Лаура постеснялась. Она подняла на него глаза, подернутые непролитыми еще слезами, и постаралась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой.