Полоса точного приземления
Шрифт:
После не очень внятного «угу» Тюленева, справедливо истолкованного присутствующими как подтверждение подлинности его подписи, дознание продолжилось:
– Посмотрим полетный лист. Так, вы взлетели в двенадцать двадцать и сели… сейчас… вот: посадка в семнадцать сорок пять. Все это время над нами было чистое голубое небо. Откуда же обледенение?
– Так мы же по маршруту ходили. За Горький, - попытался выкрутиться Тюленев.
– За Горький? Николай Игнатьевич, - обратился начальник базы к метеорологу.
– Покажите, пожалуйста, синоптическую карту. Какая была погода по маршруту?
Предусмотрительно оказавшаяся здесь же карта была развернута. Нанесенные на нее размашистые кривые изобар неопровержимо свидетельствовали, что
– Ну так как же?
– нарушил начальник базы возникшее молчание.
Припертый к стенке, Тюленев не стал больше сопротивляться («Раскололся», - констатировал потом Аскольдов), но тут же попробовал было свалить грех на бортмеханика:
– Я ему говорил: неудобно. А он: у нас это принято, все так делают.
Увы, справедливость требовала признать, что в последних словах Митрофана содержалась изрядная доля истины. Все не все, но были экипажи, которые, летая на винтомоторных самолетах, оборудованных спиртовыми противообледенительными системами, грешили списыванием прекрасной влаги, якоб.ы израсходованной на борьбу с коварной коркой нарастающего льда, в пользу технического состава. Но делали это не так откровенно - уж во всяком случае, не при абсолютно безоблачной погоде (хотя с точки зрения этической эта деталь - грубо или деликатно - вряд ли существенна). Начальник базы вцепился в очень уж очевидную «приписку» Тюленева скорее всего потому, что давно прицеливался поймать за руку кого-нибудь из чрезмерно активных борцов с обледенением, дабы на его примере преподать должный урок всем прочим, за руку не схваченным нарушителям.
В конце концов Тюленев отделался легким испугом. Ему сделали устное внушение. Акт просто порвали - будто его и не было. Однако позаботились о том, чтобы история эта не осталась в секрете, чем и достигли запланированного педагогического эффекта.
Но репутация Тюленева оказалась слегка подмоченной - не столько даже из-за злополучного липового акта, сколько из-за предпринятой им с перепуга попытки подставить вместо себя под удар бортмеханика. Все понимали, что именно бортмеханик был инициатором всего дела и что он же после полета делил «сэкономленную» драгоценную влагу, никак не обидев при этом и самого себя, словом, что ссылка на него не была высосана из пальца. И тем не менее, полагала аэродромная общественность, командир, что бы ни произошло на борту, прятаться за спину подчиненных не должен! Напротив, обязан в случае чего собой их прикрыть.
Все это, вместе взятое: небезукоризненная щепетильность Тюленева в денежных вопросах, некристальное поведение в эпизоде со списанным спиртом, чрезмерная размашистость его военных воспоминаний, - повлекло за собой, кроме всего прочего, и то, что коллеги усомнились в стопроцентной достоверности этих воспоминаний.
– Ох, чую я, брешет наш Митрофан! Как сивый мерин брешет, - покачал головой Аскольдов.
И никто ему не возразил.
К самолетной стоянке подъехал аэродромный микроавтобус. Экипаж с парашютами на плечах вылез из него и направился к самолету. Механик Лоскутов, как всегда, сделал несколько шагов навстречу Литвинову - доложить о готовности машины. Но на этот раз в отличие от обычного механик встречал командира корабля, держа в руках какие-то бумажки и небольшую фанерку. И после привычного доклада: «Все в порядке, Марат Семенович, машина готова. Двигатели опробованы. Заправка полная» - добавил: «А теперь вам надо
Несколько ошарашенный Литвинов взял в руки изготовленный типографским способом листок.
– Зачем? Кому это надо?
– спросил он.
– Я расписался в полетном листе. И если сажусь в самолет и лечу на нем, значит, я его принял. Могу, если требуется, в этом расписаться - что принял. Но семь раз!.. Может быть, мне еще за каждый прибор, что я его показания проверил, расписываться? Так их в кабине не семь, а, наверное, семьдесят семь… Нет, ты скажи: кому это надо?
– Не знаю, - пожал плечами Лоскутов.
– Мне-то уж ни с какой стороны не надо. Наверное, там кому-нибудь… - И, кивнув головой куда-то в сторону ангаров, где предположительно могли находиться авторы вновь изобретенной бумаги, механик высказал несколько дополнительных соображений относительно того, какое применение данного документа было бы, по его, механика, мнению, гораздо более рациональным и достойным.
– Ладно, Петрович, потом разберемся, - решил Литвинов.
– А пока давай, где тут нужно семь раз… Не задерживать же вылет!
Видимо, Лоскутов предвидел подобный оборот дела, потому что тут же подсунул Литвинову фанерку, предусмотрительно заготовленную с учетом отсутствия на самолетной стоянке письменного стола, положил на фанерку злополучный бланк - сначала одной стороной, потом другой - и, тыкая пальцем, от чего на бумаге оставались масляные дактилоскопические отпечатки, указал последовательно все семь мест, где требовалась подпись командира экипажа.
Дальше все пошло обычным порядком: осмотр машины, залезание в кабину и так далее - до взлета включительно.
В тот же день Литвинов вместе с Белосельским и Федько, так же столкнувшимися с новой формой предполетного приема самолета от технического состава, отправились к начальнику базы, как сказал Белосельский, «с вербальной нотой».
Начальник базы при виде столь представительной делегации быстро сообразил, чему, как говорится, обязан. Тем более что Литвинов держал в руках чистый бланк «Листка готовности», как официально назывался спорный документ.
– Для чего эта штука нужна?
– спросили летчики.
– Ну, для порядка… Значит, так… Совершенствование документации… И чтобы в случае чего ответственность… - Начальник базы был явно захвачен врасплох.
– Брось, Мартыныч, не крути!
– решительно сказал Федько.
– От ответственности летчик, если и захочет, отвертеться не сможет. Его ответственность прямая. Головой… А вот насчет «в случае чего», так такой случай скорей и приключится, если летчика перед полетом всякой ерундой загружать… Чтоб в кабину уже взмыленный садился… Кабинетное изобретение этот твой «Листок готовности», вот что!.. И бюрократизм!
– А как же иначе?
– попробовал отшутиться начальник базы.
– Где мы с вами служим? В конструкторском бюро. А раз в бюро, значит, мы и есть - кто?
– бюрократы. Как математики говорят, по определению.
– Ох, Мартыныч! Я вижу, ты, оказывается, волюнтарист!
– не без удовольствия ввернул только-только вошедшее в моду словцо Белосельский, - Ну, а если без смеха?
– Если без смеха, то бумага в нашем деле сейчас нужна. Нужнее, чем раньше. Расширяемся очень. Много нового народу приходит. Очень разного… Вот, когда мы с тобой, Петр Алексаныч, - обратился начальник к Белосельскому, - в авиацию пришли, эти сопляки, Марат и Степа, тогда еще без штанов ходили, на кого в то время расчет был? На летчиков «божьей милостью»! На механика «золотые руки»! В общем, на личность, на талант. Персонально. А сейчас авиация огромная. Требует управления, организации, системы. В военной авиации это давно поняли - еще с Алксниса пошло. Жизнь заставила. А сейчас, значит так, и до нас докатилось. По тем же причинам… Так что в принципе направление верное.