Полтава
Шрифт:
Поздно вечером в Веприке генерал Ренне расспрашивал Дениса Журбенка, что тому удалось разузнать в захваченном шведами Гадяче. Царь требует, дескать, от генералов ведомостей о намерениях короля, приказывает посылать к шведам разведчиков. С того времени, как в Гадяче сам король, требования сильно ужесточены.
Рядом с генералом, белобрысым немцем, медленно подбирающим русские слова, сидел, вертя чёрный ус под перерубленным когда-то носом, полковник Галаган — он взглядом ободрял своего сотника, которого и не собирался посылать во вражеский стан, но который уж так порывался туда — пришлось разрешить.
Генерал
— Молодец! — похвалил он казака, смешно произнося слова. — Будет тебе награда... Но зачем подходил к королю? Понимаешь по-шведски?
Денис засмеялся:
— Куда мне!.. Интересно. Сроду не видел такого... Правда, в бою... Так то в бою... А здесь — как вот вас. Рядом с ним стоял генерал, которого мы водили по лесу.
— Вот как? Лагеркрон. Браво! Не узнал тебя?
— Нет. Он не глядел вниз.
— А куда дальше пойдёт король?
Денис вопросительно взглянул на Балагана. Полковник советовал быть откровенным.
— Сюда, ваше превосходительство!
— Что заметил? — прищурил глаз генерал.
— Там всего полно, ваше превосходительство!.. Но если подумать, так куда ему подаваться? Мазепинцы говорят, что король очень обозлён. И я видел: сердит. Только он уже не так уверен в своей силе.
— Почему?
— На Бога уповает. Не пожалел монеты для жебрака.
Генерал хмыкнул, склоняясь над картой. Полковник Галаган показал знаками, чтобы казак уходил.
Складывалось впечатление, будто генерал рассуждает по-своему насчёт того, куда подастся король, а полковник не торопится его переубеждать, — жаль, не поспоришь. Да чего расстраиваться? Каждый делает то, что ему назначено Богом.
Казак успокоился. Ещё и теперь чувствовал приятное возбуждение после удачного посещения вражеского стана. Будет ему и награда. Да что награда — за королевскую монету вдоволь погуляешь...
12
Ещё в Польше, в старинном тёмном костёле над высоким обрывом, где с каждой стены смотрят суровые узколицые святые, на холодном полу, мастерски выложенном из красноватых каменных квадратиков, лейтенант Штром поднял небольшую книжонку в красной яркой коже. Среди повсеместного беспорядка она привлекла внимание чистотой и своим ярким цветом.
Он собирался выбросить находку под хохот солдат как вещь, нужную разве что монаху, но случайно развернул — внутри белая бумага, лишь одна страница покрыта густо уставленными стройными литерами, которые сложились в латинские слова. Он старательно вырвал и выбросил ненужное, поскольку латынь понимает плохо, прокумекал всего лишь несколько слов, вышло: Procul, о procul este, profani! [28] — кажется, Вергилий? А вместительную книжку спрятал за пазуху, за твёрдый офицерский кафтан, ещё долго не решаясь, на что использовать трофей. Вскоре о нём забыл.
28
Дальше,
Когда же король двинулся в этот поход, у лейтенанта, сына бедных помещиков, недавнего сельского учителя, неожиданно родилось решительное намерение: запечатлеть на бумаге историческое событие. Желание смелое и... неблагодарное. Ведь славу короля опишут его историографы, такие как камергер Адлерфельд, человек весьма образованный, или секретарь Гермелин, или Нордберг, королевский духовник, или поляк Понятовский, которого король, считая послом Речи Посполитой, очень уж любит слушать, а иногда и сам скажет ему короткое весомое слово, или лейб-хирург Нейман, не имеющий работы при крепком и счастливом монархе. Да, они станут новыми Ксенофонтами, тацитами. Он, лейтенант, желал писать только для себя. Со временем, возвратясь на родину, состарившись, слушая, как женщины сзывают в хлевы коров, как могучие вечерние звуки разбиваются о каменные скалы и носятся между горами, смешиваясь с позвякиванием колокольчиков на шеях пёстрых коров и в руках невидимых лесных гномиков, — вот тогда он станет рассказывать внукам о своих молодых летах, покажет им короткие записи.
Конечно, внуки будут сообразительнее в писаниях. Да и останутся ли они в горах? Зачем же он, Штром, воевал? Правда, королевские чиновники не спрашивали сельского учителя, хочется ли ему в армию. Но он сам торопился приобщиться к воинской славе. За тем и пробирался с генералом Лагеркроном бесконечными страшными лесами к черкасскому городу Мглину, чуть-чуть не утонул в болотах, не погиб от злодейской пули. Разве не за то, чтобы внуки жили по-барски? В роскошных замках, на этих широких просторах? И чтобы на них, вельможных, работали покорённые люди? Внуки будут приезжать к деду только в гости. И не он один завоюет такую жизнь, но и вахмистр Линрот, и простые солдаты, знакомые ему с малых лет и тоже взятые на войну.
Штром писал и писал в красной книжке, которую часто задвигал то за раструб грубого ботфорта, то в пазуху, то в широкий и глубокий карман, набитый разными вещами, захваченными на дорогах войны и доселе не сданными в военный обоз.
В Гадяче, в каком-то большом доме, уцелевшем от пожара, ставшем теперь лазаретом, он перечитывал написанное.
Сколько уже пройдено стран, но такой богатой земли я ещё не видел. Люди здесь живут в белых домиках, между густыми лесами. Возле их жилищ насажены сады и выстроены сараи для скота. В садах ещё и сейчас достаточно фруктов. Поля уставлены повсеместными скирдами, в некоторых зерно ещё в колосках. На реках — мельницы. Рыбу мы добываем копьями с берега. Born только местные жители прячутся от нас в лесах.
После голодной весны и не очень сытого лета мы наелись сами и накормили бедных наших лошадей. Местные жители, которых мы уже видим, не хотят ничего продавать, — таков им приказ от их нового властителя, верного царю. Черкасские казаки не дают нам возможности сойти с большой дороги. Даже рыбу ловим под охраной бдящих товарищей. Черкасы превыше всего ценят волю. Вахмистр Линрот уже залечил свою рану, полученную под Стародубом. Со мною же спорит по-прежнему. Сказал, что король ошибся, войдя в эту землю. В ответ я назвал Линрота ослом.