Полтава
Шрифт:
Трижды, со всё большими и большими силами, со всё возрастающей злостью, ходили шведы на приступы — и каждый раз были вынуждены отходить с неимоверно огромными потерями. Среди имён убитых называли молодых графов Шперлингов, подполковников Мернера и Лилиенгрена — людей, известных всему войску. Ранен генерал Штакельберг, контужены фельдмаршал Реншильд и принц Вортембергский. Обожжено лицо у Лагеркрона. Прихрамывает Спааре... От жары сбросил одну шубу толстый Гилленкрок, а Пипер побледнел от волнения. Сколько капитанов и лейтенантов изрублено, застрелено, сброшено с вала! Это капитаны и лейтенанты, победителями
А крепость стояла. На низком блестящем валу торчали её защитники. За ними угадывались чугунные пушки, всего три, — король знал точно, их не могло быть больше. И шведские генералы не взяли такую ничтожную крепостишку? Солдаты ходили под командой полковников, их водили Лагеркрон, Спааре на глазах у полководца. Из-за неё нельзя начинать manoeuvre du Roy [29] .
Все жаловались на зверское упорство осаждённых. Все будто оправдывались. Солдаты обороняются — понятно. Приказ, присяга. Или казаки... Но там упорнее всех защищаются холопы в грязных длинных одеяниях из самодельного полотна. Те холопы, что собрались из окрестных сёл...
29
Королевский манёвр (фр.).
Этого никто не понимал. Кто разрешил холопу воевать? Что за порядки в этой дикарской стране?
Больше всех визжал полковник Альбедил, забрызганный кровью, в разорванном пулею ботфорте. Одного вида такого воина должен испугаться холоп.
— Они бросаются на моих солдат как хищные звери! Они не знают правил войны! Голыми руками вырывают оружие! На моих глазах убиты два солдата их же мушкетами!
Альбедила поддерживал Лагеркрон, утирая разорванной рукавицей разгорячённое и грязное лицо, опалённое с правой стороны огнём, отчего оно казалось беспомощным.
— Женщины швыряли горячую кашу! Многие солдаты ползают с выжженными глазами! Их перевязывает хирург Нейман! Цирульникам не справиться!
— Да! — кричали все. — У них нет страха перед смертью!
Далеко в лесу тем временем показался гетман Мазепа. Король не желал встречаться со стариком, хотя знал, что тот, видя неудачу, приготовил утешительное латинское изречение. Король поехал в противоположную сторону, чтобы раствориться в сумерках, однако гетман сумел выехать ему навстречу. Драгуны-охранники расступились перед государем. Король знал, что в опасные минуты глаза гетмана загораются внутренним огнём, что сам он выпрямляется и молодеет.
— Ваше величество! — начал Мазепа без комплиментов. — Полковник Фермор, комендант фортеции, шотландец, шляхетный воин. Если бы ему дать гарантии относительно жизни и имущества, а ещё относительно награды, так он отыскал бы вескую причину не защищать более фортецию. Главное — позаботиться, чтобы туда не проникли известия о подходе русских.
Не было и тени галантной шутки на
15
Шведы притихли, и Петрусь поспешил к знакомой хатёнке. Галя бросилась ему на шею, будто родному человеку, не виденному много лет. В глазах у неё слёзы, зрачки расширены от чужой боли и наполнены страхом. Руки окровавлены, пальцы в корпии.
— Господи! Жив... Такой у вас гром... А Степан станет полковником! Говорят, погиб есаул, так казаки крикнули есаулом Степана. Деду Свириду утеха, если бы видел!
Старуха-хозяйка подняла голову от чужих ран:
— Только и слышу что о Степане! Вот молодец!
Вся крепость знала невысокую, крепкую Степанову фигуру. Староверские хлопы, Олексей да Демьян, забежав в хатёнку, тоже кивали головами:
— Вашему земляку от царя награда! Все здесь молодцы. Только шведские лестницы отлетали!
Вокруг дворика стоял стон. Раненых приводили, отводили, относили, приносили. Между заснеженными деревьями в маленьком садике с плачем сновали женщины. Кого-то успокаивали, на кого-то кричали:
— Ой, не умирай! Ой, душа полетела!
Старая хозяйка действовала уверенно:
— Не торопись! Сейчас уйдёшь! Вот здесь ещё перевяжу!
Петрусь возвратился на вал.
К ночи снова усилился мороз, да защитники не чувствовали холода.
— Хо, земляк!
Петрусь не узнал задымлённого Степана: голова у парубка обмотана окровавленным рушником, перевязана и рука. А пику всё равно он не выпускает ни на минуту. За ним кучками казаки и хлопы, тоже в повязках из женских платков, из кусков рушников, обожжённые, окровавленные, но с таким отчаянным блеском в глазах и с такой уверенностью в своей силе, будто Степанова отвага перешла на каждого и в каждого влилась частичка его силы.
— Ночью будет приступ! Сколько их мёрзнет! Приготовьтесь!
Старые казаки возле огня были спокойны. Словно хлеборобы после трудового дня.
— Может, наши ночью подоспеют...
Разговор перехватывал рыжий есаул. Как и накануне, он цепко всматривался в казацкие глаза:
— Здесь сам король... Нужно подойти всей царской армии. А это уже генеральная баталия. Да как вся армия сюда придёт, если такие снега?
Степан, готовя казаков, беспокоился, что не все осаждённые имеют оружие. Раненых отводил к Гале, некоторых силой укладывал в тёплой хатёнке, а сам снова возвращался на вал.
Петрусь верил:
— Ночью... Ночью не видно, сколько у кого сил! А мы отсюда поддержим.
Мельничным колесом вертелось в голове у парубка виденное и пережитое за день. В воображении он до сих пор швырял вниз брёвна, мешки с землёю, колол пикой ненавистные лица с бесовскими глазами, ощущая рядом скалу из солдатских тел, правда уже не такую плотную: многие из неё выщербились, корчились в муках, а то и вовсе затихли, успев отползти и свернуться комочком, до последнего дыхания не выпуская из рук оружия. Теперь, привалившись возле костра к старым казакам, Петрусь напрасно стремился удержать свои руки. Они мелко подрагивали. Куда-то хотелось бежать.