Полукровка
Шрифт:
– Забыли вы, Игорь Анатольевич, как это – быть студентом, – улыбнулся Володя. – Революции не будет. Твои студенты ему памятник отгрохают. А если он еще пару предметов перед сессией упразднит, так этот памятник и позолотят вдобавок.
– Вот, значит, какого мнения ты о своем родителе? – выдавил улыбку папа. – Значит, я такой плохой преподаватель?
– Ты хороший преподаватель. Просто студентам это до лампочки. Другие интересы.
На следующий день папа ушел на работу, как обычно, и Володя совсем успокоился. Четыре пары пролетели незаметно. Потом
Жизнь. Завтра будет лучше.
Дома тоже было спокойно. Папа лежал на диване и листал книжку с непроизносимым названием, посвященную каким-то киммерийцам и их взаимоотношениям с другими народами. Мама готовила ужин под сериал про разбитые фонари и жутко волновалась за подстреленного Казанову, который прикидом напоминал Ника, а лицом актера Лыкова.
Володя не стал никого отвлекать. Прошел к себе в комнату, прикрыл дверь и набрал номер. На этот раз ответил не автоответчик.
– Здравствуй, Оленька.
– Вовка, – голос ее прозвучал с затаенным беспокойством. – У меня тут что-то странное. Мы можем увидеться?
Володя сидел, вперив взгляд в лист бумаги, и играл желваками на скулах. Встретиться договорились в кафе возле метро. Володя категорически был против того, чтобы девушка на ночь глядя ехала куда-то далеко от дома. Оля не хотела устраивать этот разговор при родителях. Ни при своих, ни при Володиных. И теперь он понимал почему.
Бумага жгла пальцы. Страха почему-то больше не было, только злость. Текст был отпечатан на принтере, бумага самая обычная, никаких особых примет. Такое послание мог отправить кто угодно. Но он почему-то был уверен, что знает отправителя.
На листе было написано:
«Оля, ты умная девочка. Объясни своему бойфренду, что он не прав. Если он не изменит своего решения, будет плохо. Доброжелатель».
Володя отложил лист и скрежетнул зубами.
– Откуда это у тебя?
– В почтовый ящик бросили.
– Хорошо, что родители не видели.
– Видели. Мама и достала.
Володя напрягся, Ольга поспешно замахала руками.
– Нет-нет, она не читала. Там еще конверт был. На нем только мой адрес и фамилия с именем. Тоже на компьютере отпечатано. Я маме сказала, что это реклама просто была, и конверт выкинула.
Оля посмотрела преданно, не зная, что делать, и сомневаясь в правильности сделанного. Володя молчал. Водил пальцем по сгибам, оставшимся на бумаге, побывавшей в конверте, и покусывал губу.
– Вовка, это он? – робко спросила девушка.
– Нет, – ответил Володя. – Это пошутил кто-то. Просто глупо пошутил.
Ольга всхлипнула. Губы ее дрожали. На глаза навернулись слезы.
Володя встал, обогнул столик, присел рядом, обнял.
– Ну что ты?
Олю трясло.
– А что... – всхлипнула она. – Что они теперь тебе сделают?
Она пыталась успокоиться, но выходило плохо. Слезы струились, размывая косметику
В сердце болезненно кольнуло, засело ноющей занозой. Если женщина не может помочь, ее не надо волновать. Он только теперь понял эти простые, казалось бы, слова, которые всю жизнь повторял ему папа.
Володя порывисто обнял ее. Забормотал что-то бессмысленно-утешающее, целовал, гладил по волосам и повторял и повторял бестолковые фразы, которыми обычно успокаивают.
– Никто мне ничего не сделает, – заявил он наконец. – Никто. Я обещаю.
Это прозвучало веско, и девушка поверила. Всхлипнула еще пару раз и успокоилась.
– Идем отсюда, – сказал он.
– Мне умыться надо. Я страшная. И на меня все смотрят.
Володя обернулся. Редкие посетители кафешки и вправду пялились на них, как на звезд «Санта-Барбары». На Олю с сочувствием, на Володю как на врага народа и урода, который обидел бедную девочку.
На секунду возникло желание гаркнуть: «Чего уставились?» Но Володя подавил его.
Оля направилась в туалет и вскоре вышла оттуда. Умытая. Но под глазами были круги, а сами глаза оставались заплаканными.
– Твои родители тебя больше ко мне не отпустят, – сдержанно пошутил он, подавая ей пальто.
– Я сказала, что к подружке, – тихо ответила Оля.
– Значит, подружку предадут анафеме. Идем, я тебя провожу.
– А это? – спросила Ольга, указав на записку.
– А это выброшу, – пообещал Володя и сунул бумагу в карман.
Это обещание он нарушил. Дома уже спали. Володя тихонько прошел в свою комнату, сел к столу и развернул листок. Долго всматривался в чуть смазанные уже буквы.
Он прекрасно знал, что это не шутка. В голове сидел только один вопрос: чья это работа? Отца или матери?
Отца он оставил расстроенным и обескураженным. Кажется, тот обиделся даже. А от обиды можно и припугнуть девушку. Адрес при желании Ник мог узнать.
И мать тоже. В отличие от отца она его подстерегала и предостерегала. Ник-то вроде бы отстал. Или не отстал?
Володя потер висок, сунул записку в ящик стола, стянул свитер и джинсы и разобрал постель. Однако сон не шел. Сердце колотилось чаще, чем надо, но страха по-прежнему не было. Была только злость. Как будто весь страх перегорел, закалив нутро и оставив неприятный, едкий, как гарь, осадок.
И все же кто та тварь, что неспособна ударить его, а может лишь пугать любящую его девушку? Отец или мать? Володя поочередно представлял себе то Ника, то Лейлу и не чувствовал ничего, кроме раздражения.
С этим раздражением он и заснул.
Говорят, что утро вечера мудренее. Так оно и есть. Ночью отдыхает не только тело, и утром все воспринимается немного иначе. То, что с вечера кажется размытым и неясным, приобретает четкость. То, что казалось беспросветно-депрессивным, видится не так мрачно. Возникают какие-то решения и просветы. Пусть даже в течение дня вся эта бодрость сойдет на нет или ускачет в минус, утро лечит.