Полукровка
Шрифт:
Когда уже начал убирать фотоаппарат, сзади на плечо ощутимо легла чья-то рука. Володя вздрогнул, затравленно обернулся. Перед ним, широко улыбаясь, стоял Андрюха.
– Здорово, Вовик.
– Привет, – улыбнулся Володя. – Что за манера подкрадываться?
– Так ты ж ничего не видишь. Тебя зовешь – ноль эмоций. Вещь в себе.
– Не в себе, а в искусстве.
– Угу, – заржал Потапкин. – В искусстве. Хотя есть у меня один знакомый художник. Он фотографирует редко, больше рисует. Но фотоаппарат тоже всегда с собой таскает. И тоже везде фотографирует.
– Кого? – улыбнулся Володя.
– Бомжей, – вновь заржал Андрюха. – И считает это искусством.
– Ну, в этом определенно что-то есть.
– Что-то грязное и вонючее, – кивнул Андрей. – Ну чего, по пиву? Или на пару?
– Потапкин, побойся бога. Какое пиво? Мы только что пришли, и пары еще не отсидели.
– Вот именно, не отсидели, – начал гнать Андрюха. – Тебе никогда не казалось странным это выражение: «Отсидеть пару»? Как будто мы на зоне срок мотаем. А мы ведь молоды, свободны и законопослушны.
– Питие пива на первой паре является нарушением общего распорядка высшего учебного заведения. Кроме того, аморально и неправильно, так как похоже на опохмел, а опохмел приводит к запоям.
– Да? – наигранно выпучил глаза Андрей.
– Да.
– Ладно, – Потапкин обреченно опустил голову и сложил руки за спиной. – Нарекаю тебя моей совестью на первые две пары. Веди меня в места отсидки.
С третьей пары они все-таки сбежали. Причем Володя не сказывался больным, не «морочил» преподавателя, а просто прогулял. Они сидели в забегаловке возле метро, пили дешевое пиво и трепались обо всем и ни о чем.
И в этом было столько жизни, столько простого и человеческого, что Володя захмелел. Но вовсе не от пива. Ему было приятно видеть Андрея. Приятно запросто с ним болтать и глушить пиво. А еще озорно, просто по студенческой привычке, прогуливать пары, зная, чем это грозит, и понимая, что не будет волшебной палочки, которая отмажет от преподавательского недовольства.
За все придется отдуваться самому. Ну и пусть.
– Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, – искренне сказал он.
Потапкин посмотрел с подозрением, растянул губы в улыбке:
– Вовик, да ты набрался.
– Нет, – помотал головой Володя. – Я просто был в глубокой заднице. А сейчас из нее окончательно вернулся.
– За возвращение из задницы, – Андрей поднял бутылку и хохотнул. – Только помыться не забудь.
А потом он гулял по городу. И фотографировал снег и посеревшие дома. И черные скелеты деревьев. И уставших от едва начавшейся, но уже опостылевшей зимы людей. Снимал, представляя, как снятое выглядит для того, кто не избавлен от воздействия Пелены. И даже зная, что все это иллюзия, радовался ей, как чему-то настоящему.
Оно и было настоящим. Реальным. Простым и сложным, как сама жизнь. Какой толк от реальности, доступной единицам? И зачем нужна такая реальность, если в ней люди дрянные, как выразился Часовщик Пет-Роч?
А потом он позвонил Оле, и они гуляли вместе.
– Ты светишься, – улыбалась она. – Что-то случилось?
– Я тебя люблю.
–
– Его больше нет. Никого больше нет, – радостно сообщил Володя. – Только мы.
Не просто жить в сияньи честности,Где от того, что честен ты,Все остальные в этой местностиВыходят суки и скоты, —припомнил он.
– Что?
– Так, Губерман. «Гарики на каждый день». Мне просто жить, Оленька. Потому что вокруг меня люди, а не суки и скоты.
– Вовка, не ругайся.
Он поцеловал ее и подмигнул:
– Губерману можно, а мне нет?
– Он для рифмы, а ты от бесстыдства, – нарочито чопорно проговорила она, насупила брови, но тут же рассмеялась:
– Я тебя люблю!
Домой он вернулся поздно. Пока нагулялся, упиваясь радостью, любимой девушкой и зимним городом. Пока проводил Олю, сдав с рук на руки родителям. Пока доехал до Крылатского.
У метро его никто не караулил. И возле подъезда никто не ждал. Он сделал последний глоток свободы и вошел в подъезд. Внутри было душно и сумрачно. Лампочку поменяли, и новая давала какой-то тусклый свет. Как фонари, которые перекрашивают черноту московских улиц в сумрачную желтизну.
Существовать в этом желтом пространстве было неуютно, потому лифт он принял с радостью. Нажал на кнопку и принялся выковыривать из кармана связку ключей. Двери распахнулись. Володя вывалился на свой этаж, пытаясь разобраться в связке, и увидел открытую дверь.
Обернулся. Папа стоял возле мусоропровода и задумчиво пускал колечки дыма, глядя, как те разрастаются, теряют форму, а потом и вовсе рассеиваются, превращаясь в ничто.
– Ты чего здесь? – удивился Володя. – Что-то случилось?
– Да нет, – махнул рукой Игорь, чуть не выронив сигарету. – Так, на работе мелкие неприятности.
В груди завозилось неприятное предчувствие. Володя прикрыл дверь и подошел к папе.
– Какие неприятности?
– Ерунда, – отмахнулся Игорь.
– Пап, мне нужно знать, – твердо сказал Володя. – Если это из-за меня...
– Да не из-за тебя это. Просто Савицкий спятил. Вчера сам отпустил, сегодня разорался, что самовольно ухожу с работы. Вроде как он меня вчера не то что не отпускал, а вообще не видел.
– Но ты же отпрашивался?
– О чем и речь, – папа бросил окурок. – Ничего, переживем. Просто разговор вышел неприятный. Потрепали друг другу нервы и все. Он обещал меня в следующий раз уволить. Ну, ты ж знаешь Савицкого.
– Уволит?
– Нет, конечно. Я старейший сотрудник, ценный кадр. А кадры решают все. Где он нового преподавателя возьмет? Тем более среди учебного года. А если историю отменить, ему студенты революцию устроят.