Полукровка
Шрифт:
Володю она знала, потому только пробурчала под нос:
– Вот прет, как оглашенный. Тоже хочешь шею свернуть?
– Здрасьте, – ответил Володя, но тетка уже прошла мимо и с непостижимой для ее возраста и комплекции прытью устремилась наверх.
Володя выскочил на улицу и сощурился от яркого зимнего солнца.
У подъезда была невероятная для этого времени суток толчея. В стороне стояла милицейская машина. Поперек дороги расположился микроавтобус «Скорой помощи». У скамейки толпилось человек пятнадцать.
На лавочке сидели извечные старушки-подружки. Только если каждодневное их существование заключалось в перемывании костей проходящим мимо соседям и в воспоминаниях о том, как ярко светило солнце при советской власти и какими сладкими были в ту пору арбузы, то сегодня бабульки гляделись героями дня.
– ...в подъезде мертвого нашли...
– ...вот туточки, на первом этаже...
– ...а в квартире у него оказался склад всяких штук.
– Каких штук? – интересовался небритый, пахнущий не перебродившей еще в крови сивухой слесарь.
– Стра... – одна из старушек пошамкала губами, собираясь с силами, и выговорила наконец: – Стратегического назначения.
– Чего несешь, старая клюшка? – прыснул слесарь. – Был я у него, когда батареи по дому меняли. Не было там никаких таких штук. Просто вся квартира захламлена платами, всякими старыми магнитофонами, приемниками и прочей техникой. Сумасшедший он был. Верно говорю.
Володя вздрогнул.
– Чего случилось? – подошла какая-то любопытствующая дама постбальзаковского возраста.
На нее зашикали. Кто-то принялся что-то тихо объяснять.
– Сумасшедший? – не сдавалась старуха. – Не было ничего? А за что же его тогда? Человек был хороший. Не пил, как некоторые. Жил себе тихо, скромно. За что ж его убивать?
Володя вновь вздрогнул.
– Знамо за что, – гордо поведал слесарь. – За квартиру.
– За квартиру сейчас убить могут, – поддержал кто-то.
– Только квартиры и остались, – запричитала другая старуха. – И те отобрать хотят. Совсем совесть потеряли. Сталина на вас нету.
Запищал домофон, распахнулась дверь подъезда. Толпа притихла. Выскочил милиционер в расстегнутом кителе и со съехавшей на затылок фуражкой. В званиях Володя не разбирался и майора от лейтенанта, наверное, отличить не смог бы, разве что по возрасту и весомости, но только не по погонам. Милиционер оказался никакой. Абсолютно среднестатистической внешности. Среднего возраста и в меру уставший от службы, которая «и опасна, и трудна».
– Потеснились, – без тени эмоций забубнил он. – Проход освобождаем. И вообще, не на что тут смотреть. Не в цирке.
Закрывавшуюся дверь подъезда тем временем поймал на плечо санитар, толкнул. Следом за ним появились носилки и второй мужчина в белом. Носилки были накрыты простыней, не оставлявшей сомнений в состоянии лежащего под ней человека.
Толпа
– Да отвали ж ты! – пихнул зачарованного слесаря мент.
Тот пошатнулся, стараясь удержаться на ногах, схватился одной рукой за воздух, а второй зацепил край простыни. Полотно съехало, открывая труп. Володя содрогнулся. Завтрак чуть не полез обратно.
На носилках лежал Петрович. Мертвый он казался совсем крошечным. Совиные глазки Часовщика были распахнуты шире обычного, в них застыло удивление. Словно он ждал смерть завтра к обеду, а она явилась сегодня к завтраку.
Он и мертвым не казался. Вот только шея была свернута на сто восемьдесят градусов и там, где полагалось находиться груди, была теперь спина.
В толпе словно выключили звук.
– Господи, – пробормотал кто-то в звенящей тишине.
Слесарь, поймав-таки равновесие, отвалил в сторону.
– Твою мать, урод пьяный, – выругался милиционер и накинул простыню на мертвеца.
Слесарь, и сам не шибко возрадовавшийся сделанному и увиденному, стоял в стороне блеклый, напуганный и протрезвевший.
Санитары загрузили носилки в машину, пристегнули. Захлопнулись дверцы. «Скорая» с вальяжной неспешностью покатила через двор, повернула и скрылась между домами. Через несколько секунд взвыла на мгновение сирена, и после этого все стихло.
Милиционер, пробурчав что-то вроде «расходимся», вернулся в подъезд. Толпа начала рассеиваться. Оставшиеся человек семь принялись обсуждать что-то тихо, как на поминках.
Володя пошел прочь. Он не так давно был у Петровича, а вернее у Пет-Роча, и прекрасно помнил его скромную берлогу. Не мог никто позариться на его добро. Не имелось там чего-то, на что можно позариться. И склада стратегического сырья, как выразилась полоумная соседка-наседка, там тоже не было.
А за квартиру убивают только в кино и в криминальной хронике.
Володя вышел со двора.
Он упорно отгонял мысль о том, что на самом деле могло стать причиной убийства тихого Часовщика, но мысль эта столь же упорно лезла в голову.
«Не приходи ко мне больше. Не хочу неприятностей. Мне осталось не так много, очень хочется сдохнуть своей смертью», – сказал Пет-Роч при их последней встрече.
Значит, старичок о чем-то догадывался уже тогда. Знал, чего ждать, и опасался этого. И правильно опасался. Вот только почему ему, Володе, ничего не сказал?
Он поглядел по сторонам и перешел через дорогу. Зашагал к метро.
Или Часовщик, как и папа, пекся о нем и не хотел, чтобы он принял неверное решение, из лучших побуждений ступил на скользкую дорожку, на ту, что вымощена благими намерениями и ведет в ад?