Полынь
Шрифт:
…Проснулся он от шорохов и тихих, будто летящих, шагов. Возле стола стоял Сеня в длинной солдатской рубахе и латаных отцовских штанах. На ногах у мальчика, как и у Фроси, тоже чернели цыпки. Страшная худоба Сени больно уколола Федора.
Из-за стола виднелась худенькая, испачканная сажей, веселая мордашка Фроси.
— Иди кусать тоснотики, — позвала девочка.
Тошнотики — оладьи из гнилой летошней картошки пополам с травой — серой грудой лежали на столе. Федор разломил Одну такую лепешку, понюхал: пах тошнотик сырым
Пили кипяток из чашек и железных кружек, прикусывая черствым солдатским хлебом. А тошнотики так и лежали нетронутые. Напившись, Сеня и Фрося удрали на улицу. Федор тоже вышел из избы. Было ветрено, сыро. С сучьев липы срывались холодные капли. В поле, за оврагом, то угасала, то снова поднималась песня про фронтовую землянку. Поодаль одиноко и старчески-горбато поджидал кого-то колодезный журавль.
А вправо и влево громоздились бугры землянок. Между ними змеилась густо поросшая лебедой, еще не потерявшая своей правильной формы траншея. Три уцелевшие избы возле сосенника зияли темными дырами полураскрытых крыш. И эта, Варварина, хата тоже была раскрыта: сквозь серые пласты соломы выглядывали обнаженные стропила. Сеня стоял около Федора и настороженно, терпеливо следил за его лицом.
— Соломы нет? — спросил Федор.
— Я железа из леса натаскал.
— Здорово! Ищи молоток и гвозди.
— Сейчас, молоток тутка, — Сеня кинулся в избу и буквально через полминуты вернулся с молотком и гвоздями в баночке.
Залезли на крышу. Федор стучал молотком. Сеня перетаскивал с места на место связанную веревкой жесть. Внизу, у завалинки, слышался голос Фроси:
— Ен не татка, ен дяденька Федор.
Потом они ходили по пустырям, бывшим пожарищам, нашли целую кучу битого стекла. И как бы то ни было, а спустя немного оба окошка в избе оказались застекленными.
За эти часы между ними установились свои особые, пусть не родственные, а какие-то близкие отношения.
Сеня ловил его взгляд, вбирая в свое маленькое существо тот рабочий зуд, каким был охвачен старший. Солнце уже стояло высоко и жгло. Мутная грива пыли тянулась по дороге, там визжал на сорванной ноте грузовик. Подвернулась ватага мальчишек, и Сеня убежал с ними.
Федора будоражили мысли, новые и обрывистые. Хотелось жить по-другому. Не так, как до сорок первого. А как — не знал. Он свернул к одной землянке. Возле нее стояли два мальчика и девочка. Мальчики были разномастные, один рыжеволосый, а другой белый, низенький, голова большая, глаза близко у переносья, губы обшелушились от ветра. Девочка смуглая, черноволосая, тоненькая, в коротком ситцевом платьице.
— Новый батя? — спросил малый ростом, но постарше других годами и серьезно посмотрел на подошедшего сержанта.
— Здравствуйте, ребята! — весело поприветствовал он детей.
— Тебя матка прислала? — опять спросил маленький и, как голодный котенок, оглядел глазами карманы солдата.
— Я сам, — сказал Федор. — Живете как?
— Мы бедны-ы-и-и, — протянула девчонка, сморщилась и заревела.
Маленький приказал коротко и властно:
— Манька, не ори!
Девочка
Федор вошел в землянку, обставленную как попало по той поре: из досок — кровать и стол, облезлый шкаф, ведро, чугунки… Посреди, на земляном полу, стояло еще трое детей: две девочки и мальчик. Веснушчатый, тонкий, с бледным, бескровным лицом мальчик подошел к тому маленькому, которого Федор принял за старшего, и что-то шепнул ему. Пухлая девочка отошла в угол. Вторая, очень худая девочка в материной кофте, боязливо залезла в шкаф, прикрыв дверцу тонкими и грязными пальцами и выглядывая оттуда одним темным глазом.
— Мотька! — прикрикнул маленький.
Мотька, кряхтя от усилий, вылезла из шкафа, хихикнула, показав желтые мелкие зубы и щербатину.
— Большая семейка, — сказал Федор, попробовав потрепать вихры черноволосой девочки, но та испуганно увернулась от его руки.
— Так ты не к мамке? — недоверчиво спросил старший.
— Нет.
— А то оставайся. Мамка обрадуется.
— У ей теперь Николай есть, из Ивантеевки, — сказал деловито веснушчатый мальчик и болезненно замигал.
Старший дернул говорившего за штанину, тот поморщился, переступил ногами и стал позади девочек.
— Отец ваш где?
Старший шмыгнул носом:
— Мой и Мишкин убитый. А ихние неизвестно. Кто где…
— Хоть помогают?
— Зинкин татка, тот ничего. Тот и одежи прислал. И муки привез.
— Два мешка, — с гордостью сказала Зина.
Приглядевшись, Федор заметил, что Зина совсем не рыжая, а русая, кудрявенькая. И смотрела она, исключая старшего, как-то смелей других, независимо. «Разных красок, скажи, пожалуйста, как в детсаду», — не слишком весело улыбнулся своим мыслям Федор. Спросил:
— Батьки-то хоть приходят?
— Они про нас забыли, — сказал белоголовый мальчик.
— Матка такая, — сказал старший, бросив строгий взгляд на толстушку Зину, которая собралась было сказать что-то. — Была б хорошая…
— Жизнь, парень, трудная, — сказал Федор, защищая незнакомую ему женщину.
— Гулять любит. Каждый год нараживает, — старший прищурился на свою родню и вздохнул, как крохотный старичок. Шагнув наверх из сырых и липких полутемок, Федор сильно ударился головой о конец бревна, и вместе с болью в сердце толкнулась неосознанная радость: сквозь подгнившую ступеньку, пропоров словно шилом дерево, лезли к свету острые, упругие изумрудно-зеленые стебельки.
— Ишь чудики! — прошептал Федор, погладив рукой один стебелек.
Недалеко от землянки стояли Сеня и Фрося, поджидая его.
— Мамка идет, — смело сказала Фрося.
Пройдя шагов сто, Федор оглянулся: дети ватагой стояли возле землянки и смотрели ему вслед.
Варвара принарядилась, надела синее, в цветочках платье, в маленьких ушах голубели сережки. Она похорошела, проговорила смущенно:
— Забоялась, что уйдешь. Смотри, помог как! Не растрачивайся на нас, Федя.
— Ничего. Еще изгородь подправлю.