Помело для лысой красавицы

Стрельцова Маша

И у меня — меньше всего!

Добравшись до дома, я воткнула кофеварку у себя в спаленке и уселась у компа. Открыла с дискеты скан паспорта, сравнила с данными на договоре об аренде и потянулась за телефоном. Номера и серии паспортов были разными!

— Корабельников, это Лис!

— Ну? — выжидательно буркнул он.

— Пробить можешь личность человека по номеру паспорта?

— Эх, Лисищщща, корыстная ты! Нет чтобы позвонить и сказать — приходи, мол, Витька, на ужин при свечах!

— Будет тебе ужин, — отмахнулась я, — ты на

вопрос ответь!

— При свечах? — обрадовался он.

— И даже со стриптизом, — буркнула я.

— Ух ты! Давай сюда своего человечка тогда!

Я продиктовала, и Витька отключился.

Пока он там пробивал, я сидела, тупо пялилась в пространство, чувствуя как тяжелое, черное отчаяние заполняет каждую клеточку моей души. Моя интуиция просто вопила о том, что ничего информативного мне Витька не скажет. И тогда будет все.

Тренькнул телефон, и я с радостью схватила трубку.

— Магдалина? — услышала я слегка неуверенный голос.

— Женя, ты? — обрадовалась я. По моему разумению именно такой голос должен быть у недотепы-братца.

— Нуу, вообще то я Саша, — с некоторой обидой протянул голос.

— Какой такой Саша? — с раздражением протянула я.

— То есть ты меня уже и не помнишь? — уже с неприкрытой обидой вопросил голос.

— Молодой человек, я важного звонка жду, мне в угадайку играть некогда! — отрезала я и положила трубку.

Терпеть не могу таких глупых игр — позвонит какой-нибудь фикус, которого я видела два года назад на чьих-то именинах и начинает — ах, угадайте, кто я такой. Реакция на это у меня всегда одна — вариация на тему «да пошел ты» и конец связи.

Телефон запиликал через пару минут.

— Любовь моя синеокая! — услышала я голос Витьки. — Нет такого паспорта!

— Как нет? — тупо переспросила я.

— А вот так — нет и все тут!

Я помолчала, слегка соображая.

— Вить, но паспорт этот везде предъявлялся, где нельзя и где можно, как такое могло быть?

— Вот что, голуба, рассказывай-ка мне, во что ты вляпалась! — рявкнул на меня Витька.

— Да ни во что! — чувствуя подступающую истерику, по-детски крикнула в ответ и бросила трубку.

Рыдала я на этот раз долго. В какой-то момент я поймала себя на том, что хожу по комнатам и сквозь слезы бормочу: « Господи, ну зачем же ты так со мной… не надо, я больше не перенесу, пожалуйста…» Я понимала что мне нельзя впадать в истерику. Что мне нельзя безвольной тряпкой валяться у порога, смакуя свое горе. Однако отчаяние, скрутившее меня, заслонило все другие мысли. Краем сознания я уцепилась за единственную здравую мысль — это не лечится. Это надо просто пережить…

И я надралась. Подошла к бару, налила полстакана коньяка, мерзость конечно, но крепче ничего не нашлось. Полчаса я после этого сидела обхватив живот, уговаривая взбунтовавшийся желудок все же удержать необходимые мне градусы. После чего хлопнула оставшиеся полстакана. Это меня и вырубило.

В последующие пару дней я просыпалась, напивалась

до бесчувствия и снова падала на кровать. Иногда оглушительно верещал дверной звонок, я кое-как спускалась, надеясь на доброго ангела, который скажет что все в порядке, но это всегда была Оксана со своим лекарством. Верите — нет, но я ее в эти дни практически возлюбила. Я была слаба, абсолютно раздавлена своим горем, и это был единственный человек, который заботился обо мне, как мог. Когда я вяло отталкивала лекарство, говоря что деньги в банке и мне нечем сейчас оплатить, Оксана отмахивалась, мол, ты лечись, потом рассчитаешься. Она мне давала то, что мне было так необходимо мне в тот момент — хоть какую — то заботу и внимание ко мне. Однажды она пришла, выставила передо мной баночку и велела:

— Пей, девонька, прямо при мне. Потом поговорим.

Я хлебнула ее отварчика, на секунду у меня закружилась голова, словно я нырнула в ледяную воду, мороз продрал меня до костей, а по позвоночнику пробежала огненная струя.

— Похорошело? — требовательно спросила она.

— Брр, — встряхнулась я. — Ты чего туда намешала?

— То же самое только в двойной дозе, чтоб на ноги тебя поставить.

— Спасибо, — я и в самом деле была ей признательна. Я наконец очнулась.

— В зеркало гляделась? — не отставала она.

Я машинально посмотрела на себя в зеркало напротив и признала — гаже я еще себя не видела. Немытая, помятая, опухшая. А уж запашок я так понимаю от меня…

— Помоюсь, — буркнула я. — Накрашусь и парик одену. Чего вообще к ребенку пристала?

Оксану слегка перекосило — я забыла, что в ее возрасте мои двадцать восемь нелегко простить.

— Дитятко! — зло процедила она. — Как людей в гроб вгонять да по тюрьмам гноить так она взрослая, а как самой хвост прижали, так за погремушку схватилась?

Я молчала. Сказать потому как нефиг было. Все так.… И Оксану я чуть было случайно в гроб не вогнала и братца ее лихо посадила.

— Ладно, Оксан, — примиряющее наконец сказала я. — И я тебе сделала много плохого, и умираю я по твоей вине. Я тебя тогда вылечила, ты меня сейчас на ноги ставишь. Баш на баш, так сказать. Чего теперь-то ты от меня хочешь?

Оксана ссутулилась, поерзала и спросила:

— Ты про кольцо-то помнишь? Уж дюже оно мне нужно, Марья. Бог с ней, гламарией, но без кольца мне хоть в петлю лезь…

— Прости, — я устало потерла глаза. — Что-то я совсем из времени выпала. Я хоть сколько пьянствовала-то?

— Да два дня, почитай третий сегодня. Я ведь как ты первый день за баночкой не явилась, начала тебе названивать, да только какое там, короткие гудки и все тут, видать трубку неправильно положила. Ну я посидела — думаю, мало ли что случилось, а лечение прерывать нельзя. Подхватилась да к тебе. А тут ты — еле языком ворочаешь, в лицо ткни — из ушей бормотуха польется.

— Коньяк я пила, а не бормотуху, — пристыжено заявила я, и зачем-то добавила : — Хеннеси.