Помощник ездового
Шрифт:
— Кобылья сиська… — с трудом шевеля занемевшими губами, прошептал Лешка.
Глаза все-таки не обманывали — всю дорогу покрывал сплошной ковер из мертвых тел людей и лошадей. Даже сквозь едкий запах сгоревшего пороха начал пробиваться сладковатый смрад крови и свежего мяса.
— Наса всех победила! — Жень расплылся в довольной улыбке. — Нада ханка пить!
— Нада, — машинально согласился Лешка, но потом увидел несущихся галопом в их сторону всадников. И их было гораздо больше чем в первой группе…
Глава 15
Глава 15
Сначала
Алешка машинально осмотрелся и искренне похвалил себя: позиции были расположены тактически очень удобно. Оборону можно было удерживать до бесконечности, даже против многократно превосходящих сил. Правда, только при наличии необходимого количества боеприпасов, продовольствия и воды.
В голове у Лексы сразу защелкал калькулятор.
«Басмачей около четырех сотен, — быстро подсчитывал он. — А скорее всего, даже больше. Патронов осталось примерно по пятьсот штук на пулемет — в основном россыпью, но магазины снарядить недолго. У товарищей, скорее всего, примерно столько же — наличный боезапас распределили поровну, а палили они не больше нас. Насколько хватит патронов — очень сложный вопрос. Если полезут нахрапом все вместе — на час боя от силы. Цифра звучит солидно только на первый взгляд. По паре десятков пистолетных патронов и по гранате Милса на каждого погоды не сделают. Из провизии в наличии: небольшой мешочек вяленой баранины и овечьего сыра, две засохшие лепешки, да килограммовая банка тушенки — должно хватить на пару суток без особого напряжения. С водой хуже всего, осталась только початая двухлитровая жестяная баклага с зеленым чаем, да немного во флягах на донышке. Едва-едва хватит до утра. Без воды чертово солнце прикончит нас быстрей чем басмачи. Да уж… хоронить себя рано, но все довольно печально. Одна надежда на родную кавалерию…»
— Будем тлахать их больсой вонюсий дылка? Да, командила? — китаец кровожадно осклабился, одновременно ловко заталкивая патроны в пулеметный магазин.
— Будем, — согласился Лешка и прильнул к прицелу. Сигналить товарищам не стал, потому что еще до боя четко проинструктировал: огонь открывать только после меня.
Рассчитывал, что басмачи рванут в засаду всей массой, но просчитался. Банда затормозила примерно в километре, возле развалин старого поселения, потом от нее отделился отряд из полусотни всадников и галопом понесся к входу в ущелье. Но уже через несколько минут, видимо, разглядев трупы, передние всадники резко придержали коней и басмачи сразу сбились в кучу.
— Кто не спрятался, я не виноват… — Алексей улыбнулся и потянул спусковой крючок.
Почти одновременно хлестнули очереди со второй позиции. По басмачам словно картечью прошлись. Вопли, вой и болезненное ржание рванули воздух. Ни Льюсы, ни Мадсены не отличались особой скорострельностью, но отлично сработали почти «пистолетное» расстояние и скученность противника.
Назад убрались всего несколько всадников и лошадей без седоков, остальные легли неподалеку от своего дохлого атамана. Наступила тишина, сквозь которую изредка пробивались человеческие стоны и болезненное ржание.
— Салко лосадка… — Жень приник к своему Мадсену, через
Лешка принялся на ощупь набивать пустые магазины патронами и, одновременно, не отрывал взгляда от банды.
«Рассчитывать на то, что ими командует полный идиот не стоит, — думал он. — Значит, толпой на пулеметы бородатые не полетят. Тогда что? Чтобы сделал грамотный, обстрелянный командир в подобной ситуации? Обойти с флангов не вариант, значит, спешить людей, как начнет темнеть, сосредоточиться на рубеже атаки, хотя бы вон там, за древним, завалившимся дувалом*. А потом, одновременно, небольшими группами, по пять-десять человек, атаковать с разных сторон. При этом, при наличии пулеметов, попробовать подавить нас. Тогда появятся хоть какие-то шансы на успех. Вернее, шансов станет гораздо больше. Никаких других вариантов нет. Ничего в голову не лезет. Кобылья сиська… очень хочется верить, что командует ими все-таки идиот…».
дувал — глинобитный или булыжный забор или кирпичная стена дома в Средней Азии.
Около часа ничего не происходило. Солнце встало в зенит, все вокруг сразу превратилось в свирепое пекло — воздух обжигал словно в парилке. Лешка провел языком по горячим, потрескавшимся губам и потянулся к фляге. Но только скрутил колпачок, как совсем рядом пронесся жуткий, нечеловеческий стон.
— Водыыыу-оо…
Алешка резко обернулся и уставился на тянувшего к фляге руку Петухова, про которого все уже успели забыть.
Синюшное, опухшее лицо, подергивающиеся, синие губы, сиплый хрип, скрюченные пальцы — военлет один в один смахивал на зомби.
Лексе сразу захотелось перекреститься.
— Ой, биля, биля, савсем мелтвая… — Жень вскинул пулемет и прицелился Петухову в голову.
Алексей качнул головой и отдал военлету флягу. Тот ее мигом жадно выхлебал до дна, опять скрутился калачиком и затих.
Жень жестом поинтересовался, мол, что это было?
— Забей, — Алешка пожал плечами и снова взялся наблюдать за басмачами. Чем помочь военлету он даже не представлял, из медикаментов присутствовали только бинты, поэтому, чтобы не отвлекаться, просто забыл о нем.
Тяжко потянулось время, от основной группы басмачей отделились несколько маленьких отрядов, и ушли в разные стороны — видимо в качестве дозоров, но попыток атаковать они не предпринимали.
— Вонюсие селепахи! — ругнулся Жень. — Не хотят умилать. Командила…
— Чего? — Лешка притронулся к лицу и ругнулся от боли — адское солнце припалило кожу даже через загар. — Чего надо?
— У тебя девуська есть?
— Есть, — коротко ответил Лешка.
— Класивый девуська? — оживился китаец.
— Красивая.
Жень тяжело вздохнул:
— У меня никакой нет. Усе нет. Была Лифэн дома, по васему — вкусно пахнет, но когда я плисел у его отца плосить — его отец палкой меня бить, сказать, что я тухлое яйтсо, денег нет — Лифэн тосе нет. Я поехать в Элосы, Лоссию, деньга залабатывать, а Лифэн высел замус за богатый лавосьник. Стал толстый и сястливый. Не хосю теперь китайский баба — лусский лусе! Она… она больсе доблый и класивый! А ты сениться будес, комнадила?
— Буду, но потом, — Лешка машинально улыбнулся и опять ругнулся от боли — кожа саднила немилосердно.