Пора предательства
Шрифт:
Ламорик несколько долгих мгновений глядел в лицо Дьюранду — а войско тем временем двигалось все дальше вглубь герцогства Радомора.
— Я не подожму хвост. Я не позволю Радомору собраться с силами. Пусть покажет, на что он способен. Охотник может поймать тигра в сеть — но знает ли он, что с ним делать потом?
— Уж Радомор знает, — мрачно заметил Дьюранд.
— Довольно! Я сказал свое слово. Мы знали, что дело дойдет до драки. Знали, что нам предстоит встретиться с Радомором лицом к лицу. Ни один воин из моей армии не повернет вспять. А теперь хватит таскаться
Дьюранд заставил себя поклониться. Если Ламорик твердо намерен продолжать путь, он, Дьюранд, должен следовать за ним. Нельзя покидать Дорвен на произвол судьбы. Нельзя покидать на произвол судьбы Ламорика. Он должен либо убедить соотечественников вернуться, либо разделить их судьбу.
Войско поднялось из ущелья наверх. Теперь они двигались по широкому хребту герцогства. И где-то там, в хвосте войска, шла вместе со всеми Дорвен. Псы унесли еще троих несчастных, которых естественная потребность и соображения скромности заставили ненадолго покинуть строй. Идти по голой равнине было труднее, чем по ущелью, зато теперь, когда черные стены уже не давили на людей, а землю вокруг было видно на несколько лиг в любую сторону, все вздохнули чуть свободнее. Хонфельс все понукал своих вассалов петь походные песни, но даже теперь во всей армии, что ползла по верху долины, не нашлось бы ни единой не сжатой челюсти.
Радомор вполне мог все это предвидеть: едва ли он мог всерьез надеяться, что вражеская армия согласится вслепую двигаться по теснине. Однако Дьюранд не сомневался: дай они Радомору чуть больше времени и он не преминул бы воспользоваться такой великолепной возможностью.
— Эй!
Дьюранд обернулся — пожалуй, слишком быстро для больных ребер — и обнаружил, что на него с глумливой ухмылкой смотрит Бейден. Бейден усталым жестом стянул кольчужный капюшон, и теперь голова у него выпирала, лысая, как задница мертвеца.
— Нечего сказать, гораздо лучше, — процедил он. — Эта твоя идея ехать по верху. — Кони сейчас неровной походкой пробирались по какой-то насыпи. — Наши парни вообще страшно любят подъемы. То, что им надо — вдоволь поползать на четвереньках в саже и грязи, да еще после дождичка. И тут нет никаких дорог, так что и волноваться не из-за чего. Насыпи да ямы, милое дело.
Но Дьюранд не сводил глаз со старого боевого цепа, заткнутого за пояс у старого негодяя. Он буквально ощущал вмятины у себя на черепе — точно пробовал пальцем остроту ножа.
— А ты всегда ездишь с цепом, — проговорил он.
Бейден вздрогнул.
— Ну и что с того, блаженненький ты наш?
— Ты был не очень-то рад в той аллее в Акконеле. Ты там?..
— Ты о чем? Как ты меня отпихнул? Хм-хм. Авось и тебя кто-нибудь этак пихнет в неподходящий момент. Был бы тебе урок.
— Может, и пихнет, — пробормотал Дьюранд. А может, уже и пихнули. Он так и видел, как сукин сын скачет вслед за ним по Акконелю и старый цеп дребезжит, точно мешок гвоздей.
А потом вдоль колонны разнеслись крики: сбоку показался один из дьявольских псов — здоровенный, ржаво-рыжий, как кусок старого железа. Дьюранд выхватил из ножен оуэновский меч, но не успел он пришпорить своего скакуна, как со всех сторон уже защелкали арбалеты, посылая летучую смерть.
На глазах у всей колонны стрела за стрелой, свистя, пролетала через неторопливо идущего пса.
— Прах побери! — пробормотал Бейден. — Мазилы! Наверняка промахнулись.
А пес тем временем скрылся за следующим гребнем. Стальные зазубренные острия причинили ему не больше вреда, чем камешки и веточки, которыми швыряются крестьянские дети.
А Ламорик вел своих людей все дальше и дальше в Ирлак.
Пока офицеры обсуждали стратегию и характер земель отсюда до Ферангора, Дьюранд по-прежнему корчился от боли, куда более мучительной, чем боль в сломанных костях. Надо поворачивать! Но поскольку Ламорик и его советники твердо решили идти вперед, ему оставалось лишь смотреть в оба и скакать рядом с Бейденом в последних рядах Ламориковой гвардии.
А сидеть в седле было по-прежнему тяжело. Бутылка Хагона скоро опустела. Приступы боли у Дьюранда сливались в единое тягостное полузабытье — он словно бы вновь качался на волнах или барахтался в холодных объятиях Сильвемера.
Очнулся он словно от удара молнии: на плечо, выхватывая молодого рыцаря из серого тумана видений, опустилась какая-то тяжесть. Острые, точно иголки, когти впивались в тело. Черные крылья били по лицу. Мышцы Дьюранда свело от боли. Он не мог ни отшатнуться, ни бежать. На каждом плече у него сидело по грачу.
Острый, точно кинжал, клюв почти утыкался в череп Дьюранда.
— Наконец-то, наконец-то близится долгожданный час, когда решатся все судьбы.
Шепот вился вокруг головы, как надоедливая муха.
— И судьба нашего бедного герцога: кто он — король или падаль, — добавил второй грач. Из перьев у него ползли личинки червей, копошились у самого носа Дьюранда. В голове Дьюранда так и звучал мерзкий шепот. Уж скорее бы и правда герцог вместе со своими тварями превратился в падаль!
Пока молодой человек дремал, армия словно превратилась в туманное облако, из которого доносились голоса. Сколько бы времени сейчас ни было, низкие тучи и морось почти задушили рассвет.
— Сколько мы ждали, братец?
— Я бы начал отсчет с того, как первый шепот повел нас на север.
— Сон! За три луны до Радоморовой битвы в Хэллоудауне.
И сами Грачи, и все их игры давно уже стояли у Дьюранда поперек горла, но что ему, скрученному болью и потрясением, оставалось, кроме бессильной злобы?
— Всего лишь улыбка во сне. Ночь за ночью.
— Мы тебе не рассказывали, сэр Дьюранд?