Порочный круг

Сошкин Дмитрий В.

Мальчик удивленно вскинул брови и непроизвольно заулыбался:

— Что вы хотите от меня, мистер, одна, конечно!

— Так чем же ты еще не доволен? Зачем забивать свою единственную голову сомнениями? Ты есть, чтобы просто жить! А жизнь — такая штука, в которой вечно чего-то недостает. Право же, не стоит делать из этого трагедии.

Я поцеловал его в щеку и погладил по затылку. Серый промолчал, но в его глазах я прочел благодарность. Он облегчил свою душу. Во всяком случае, хоть понял, что не одинок в своих терзаниях. Только одно сознание этого придавало новый оптимистичный импульс его существованию.

После разговора с моим пилотом я еще долго не мог прийти в себя. На меня иногда накатывала такая

вот волна грусти. Сосредоточиться помог вышедший на связь Дев. Он доложил, что похищенные Жан и Пак находятся в госпитале имени Луи Бланка, живы, более-менее здоровы и в безопасности. Я спросил, мол, как это: «более-менее здоровы»? Оператор показал мне текст послания, сказав, что так буквально было передано. Я решил было незамедлительно отправиться в больницу и забрать пострадавших, но потом сообразил, что придется долго упрашивать и без того раздраженную полицию. Кроме того, сейчас уже пол-одиннадцатого ночи по местному времени, так что ненасильственным путем проникнуть в госпиталь мы не сможем.

Дев выжидающе поглядывал на меня. Я вздохнул:

— Ладно, парень, утро вечера мудренее. Давай отложим разборку на завтра. Ты тоже можешь оставить линкор на попечение автоматике и идти баиньки.

Он радостно закивал головой и исчез с монитора. Я зевнул, разобрал кровать, потушил свет и, засыпая, продолжал ворчать про себя, что на сегодня, пожалуй, хватит приключений.

С самого первого момента пробуждения я уже настроился на долгий и изматывающий день. Сегодня надо было все время общаться с полицией, принять на борт следственную комиссию и сразу же думать об адвокате. Настроение было не ахти какое, да еще я никак не мог взять в толк, к чему мне приснился такой сон: будто бы я бегу по бесконечным коридорам, иногда встречая лица давно забытых или теперешних знакомых, которые выражали не то страх, не то недоумение. Насколько я помнил, цель этого марафона была неясной, вернее, ее вообще не было. Просто я бежал — и все. Не зная от кого и не зная куда.

Ну, ладно. Я закончил утренний марафет и, пусть это звучит уже банально, перенесся в командирскую рубку. Дежуривший там Ким доложил мне, что следственная комиссия, выражаясь фигурально, уже ломится на абордажную палубу. Связавшись с полицейским командованием, я попросил недолгую отсрочку, чтобы предупредить свой экипаж и провести некоторый необходимый инструктаж с операторами.

— Он над нами издевается! — взвился в ответ на эту просьбу цветущий мужчина в штатском, который стоял за спиной говорившего со мной офицера. Он отстранил своего коллегу от передатчика и сделал еще пару нелестных замечаний в мой адрес. Разгоряченного представителя следственной группы пытались успокоить, но он только еще больше распалялся. — Да они же все вылижут и подчистят! — На господина в штатском зашикали, но он в ответ сделал движение рукой, будто смахнул со стола крошки. — Что вы все "тише" да "тише"? Пускай эти друзья уяснят,— джентльмен решительно ткнул пальцем в мою сторону,— им уже не удастся отвертеться. В любом случае эти мальчики не вернули экскурсионному бюро микробус, так что даже по этому факту мы возбуждаем дело и задерживаем вас.

Мой обличитель сверлил меня взглядом и скривил губы, изображая одновременно презрение и самодовольство.

— Вы вылили все помои? — осведомился я спокойным голосом.

— Щенок...— еле слышно прошипел человек в штатском.— Мне уже сто двадцать с гаком, и я не позволю безнаказанно разговаривать с собой таким хамским тоном.

— Что вы говорите...— я иронично покачал головой.— А мне вот-вот стукнет всего лишь семьдесят. Воистину — между нами прямо-таки пропасть жизненного опыта.

Мужчина в штатском слегка смутился. Он явно не учел, что я хоть и выгляжу совсем юным, но не так уж и молод. Дело в том, что он позабыл: у "мальчиков для битья" процессы старения затормаживаются

с физиологически девятилетнего возраста, а не с двадцати пяти лет, как у остальных людей. Я заметил легкое замешательство моего визави, и это меня вполне удовлетворило. Я не стал отвечать агрессивностью на агрессивность, а спокойно аргументировал свою просьбу:

— Если я не предупрежу экипаж, вы рискуете быть убитыми — именно так отреагирует первый же встречный стрелок на появление внутри линкора незнакомого человека. Вы же не желаете себе такой участи?

Человек в штатском промолчал. Он был уже не так грозен. Я объяснил ему еще кое-какие аспекты, возникающие при процедуре обыска и допросов. Мы пришли к консенсусу и распрощались.

По моему вызову в рубку явились все операторы. Я оглядел своих мальчишек и сказал назидательным тоном:

— Значит так, ребята. Сейчас к нам заявятся ищейки. Ваша основная задача — не дать им напичкать корабль жучками.

Я сделал паузу. Операторы понятливо закивали. Дев и Змей получили мое распоряжение: следовать по пятам за полицейскими с детекторами и не давать им устанавливать подслушивающие и подглядывающие устройства. Рак должен был проинструктировать команду.

Распределив обязанности, я опять связался с полицией и попросил прежде чем начнутся обыск и допросы, побеседовать тет-а-тет с представителями военной прокуратуры. Желание было предусмотрено кодексом и мне не отказали. Через пару минут на абордажной палубе состоялась моя встреча с официально настроенными военными юристами в количестве двух штук.

Около пяти минут длилась вступительная, нудная, но справедливая нотация в мой адрес. Насколько я понял, военная прокуратура почему-то не желала нам помочь. Честно говоря, это для меня было полной неожиданностью, и я терялся в догадках о причинах такого равнодушия к судьбе офицеров линкора. На все мои осторожные попытки выяснить сложившуюся ситуацию следовали не менее прозрачные намеки на изменившийся политический климат. В итоге, крайне раздосадованный, я сорвался:

— Скажите проще: вам пофигу, что линкор останется небоеспособным.

Военные юристы и глазом не моргнули на мою грубость, а ответили все тем же корректным тоном:

— Вы преувеличиваете, мистер, — сказал первый.— Если вас и осудят, то мы сможем довольно быстро подобрать замену.

— Мы тоже весьма огорчены случившимся,— добавил второй,— но в конце концов пора и проучить вас как следует. На кораблях экспедиционного корпуса в последние годы совсем расшаталась дисциплина. Конфликтные ситуации становятся все более обыденной вещью. В связи с этим командование сделало некоторые выводы...— Юрист склонил голову немного на бок, дескать, "вы меня понимаете, молодой человек".

Они, по-видимому, довели до моего сведения все, что хотели, поэтому развернулись и удалились.

У меня на лбу выступила холодная испарина. "О черт! Так вот в чем дело!" Сердце гулко забилось. "Засудят ведь, суки, как пить дать засудят!"

В этот миг мне многое хотелось высказать этим штабным пылеглотателям. Рассказать им о сводящей с ума безжалостной пустыне космоса, в которой разворачивается сражение, трудно представимое нормальному человеку, поскольку даже если мы говорим "расстрелял в упор", это означает, что между тобой и противником было несколько тысяч километров. Рассказать им о слезах взрослеющих мальчиков для битья, которые отчаялись и озлобились в этой мясорубке, а, самое страшное — не видят выхода из огненных кругов ада, так как не могут положиться на кого-то мудрого, понимающего, любящего, кто утешит, подскажет, приласкает. У них не было родителей в психологическом понимании. А что такое брошенный ребенок, пусть даже и полностью самостоятельный в физическом и материальном плане? Эго же существо, которое оценивает мир прежде всего с позиции его вероятной враждебности...