Порочный круг

Сошкин Дмитрий В.

Я недоуменно уставился на командира эсминца. Этот термин мне ничего не говорил и мог означать что угодно. Однако поподробнее я не смог что-либо узнать. В ответ на мой следующий вопрос Март махнул рукой и побежал к канонерке — его там уже с нетерпением ждал раздосадованный задержкой экипаж. Когда гости отчалили, и закрылись створки шлюза, я подошел к Арику:

— Ты уж извини, что так получилось.

Он посмотрел на меня карими печальными глазами и улыбнулся:

— Да ничего, мистер, я не возражаю.

Судя по внешности, в его жилах текла тюркская кровь: кучерявая черная шевелюра и орлиный нос. Хотя, если откинуть все мусульманские

народы, он скорее всего был армянином. Впрочем, национальность Арика меня не особо интересовала. Я кивнул в ответ на улыбку паренька, похлопал его по предплечью и направился в свою каюту.

По моему вызову явились главные зачинщики потасовки: Рене и Серый. Первый казался абсолютно невозмутимым, несмотря на то, что я метал гром и молнии. Серый же огрызался в ответ на мои упреки и был на грани нервного срыва. Я отослал Рене и остался с ним наедине. Посмотрев в глаза мальчишке, я спросил:

— Признайся, это ты первый подал мысль атаковать цербера или Рене?

Серый завелся:

— Ну я, я! Что тебе надо! Можешь выдать меня с потрохами этим полицейским сволочам!

— Не надо кричать. Бери пример с Рене.

— Рене?! Да это же непробиваемая стенка! — Серый постучал по переборке.— Это абсолютно лишенное эмоций существо!

Я дал ему еще немного побеситься, повозмущаться, побегать взад-вперед по моей каюте, и когда он выдохся, усадил напротив себя. Серый обхватил голову ладонями и зажмурил глаза. Он зашептал медленным речитативом, желая излить дрожащим голосом все, что накопилось в его еще детской, по-своему глубоко ранимой душе:

— Мне тоскливо, тоскливо в этом мире. Неужели ты не видишь, Фобос, — мы окружены либо презрением, либо обетом молчания. Я же прекрасно чувствую, что многим жалко нас, но они надели маски равнодушия. А те, кто ненавидят — говорят об этом в открытую. Почему это так? За что они отвергли нас? Чем мы хуже обыкновенных детей?

Я погладил его по плечу:

— Понимаешь, Серый, взрослые не должны давать волю эмоциям. Если каждый начнет по-философски оценивать бытие, то человечество может превратиться в цивилизацию тоскующих пессимистов. Это гибельный путь — надо радоваться жизни и принимать ее такой, какой она есть...

Серый поднял на меня влажные глаза:

— Ты всегда любишь говорить мудрено и уходить от ответов. Ты много для себя решил, а вот мне страшно. Иногда я ощущаю себя...— Он застыл на мгновение.— Одержимым... Да, именно одержимым! Мне кажется, что я больше не принадлежу себе, но кто-то непостигаемый дергает меня за ниточки, и я в плену у этой неведомой силы. Что это значит, командир?

— Ты просто взрослеешь. Каждый из нас должен пройти этот этап. Приглядись когда-нибудь к действиям стрелков или штурмовиков: это самые настоящие дети. Они еще не искушены и только играют в войну. Их убивают, воскрешают, бросают в новое пекло, где они опять погибают. Это своего рода этап накопления информации об окружающем мире, практически автоматизм существования. Но приобретаются знания и опыт. Мальчики осваивают квалификации и становятся кто ремонтниками, кто пилотами, кто операторами и, наконец, командирами. Приходит время осознавать свое поведение. Они учатся думать, а не просто нажимать гашетку и пытаться объегорить непосредственных киберов. Сначала ребята осмысливают свои поступки после их совершения...— Я улыбнулся и потрепал макушку Серого.— К примеру, ты ведь сейчас раскаиваешься, что затеял драку. Не правда ли?

Мальчик не поддержал мою попытку развеселить

его и продолжал сидеть угрюмым:

— А потом?

— Потом начинают продумывать свои действия на несколько этапов вперед. Именно тогда многие ребята и ощущают потребность вырваться из этого жизненного круга, в который были запущены с самого своего появления на свет.

Серый задумался:

— Но, Фобос, не всех же одолевают сомнения. Например, Рене или мои остальные пилоты: я никогда не слышал от них размышлений о своем месте в нашем мире. Они что, лишены таких проблем?

— Скорее всего, нет. Просто эти вещи обычно творятся в одиночестве и без свидетелей. К тому же каждый из нас боится стать жертвой стереотипной реакции окружающих и быть просто осмеянным.

Паренек встал, подошел к столу и принялся царапать ногтем поверхность пластика, погруженный в свои мысли. Наконец, он продолжил:

— Но ты же опять что-то недоговариваешь. И я догадываюсь, в чем тут дело. Не зря же офицерский полицей...

Я засмеялся:

— Полицейский офицер.

Серый покрутил головой:

— Погоди, не сбивай меня! Ведь не зря же он, ну тот, из авиетки, помнишь? (Я кивнул головой.) Он назвал нас морально ущербными. Это правда?

— А ты действительно хочешь знать правду? Не пожалеешь потом об этом?

Мальчик пожал плечами:

— Не знаю... Хотя, о чем мне еще можно жалеть?

— Ну не стоит так мрачно... Хорошо, но учти, что это только моя догадка и ничего больше.

Он согласно посмотрел на меня. Я уловил его движение, немного промедлил и начал:

— Находящийся в утробе матери зародыш чувствует отношение своих родителей к себе. Оно может быть положительным или негативным — не это главное. Важно то, что ребенок, зачатый и рожденный биологическим, естественным путем, уже с самого момента соития начинает получать эмоциональную картинку мира. Не буду касаться психологических и физиологических аспектов вопроса. Скажу проще Нормальные дети смотрят на окружающее через призму эмоций. Вы же не имеете на это права, так как созданы для слишком серьезного дела. Конечно, со временем мальчики все больше и больше становятся похожими на типичных детенышей человека, но вспомни себя в самом начале. Ты убедишься, что вошел в мир с нейтральным отношением к происходящему, несмотря на потрясающую жажду деятельности, игры. И эта специфика сознания, как бы мы ни старались сойти с предопределенного пути, обычно возвращает все опять на круги своя.

Серый открыл было рот, чтобы задать следующий вопрос, но я остановил его взмахом руки:

— Не надо, не надо перебивать. Теперь уже ты дай мне договорить. Я понимаю, что тебе много неясно из моих рассуждений. Я попытаюсь сделать это более очевидным... Впрочем... Нет, извини меня, я не могу тебе это объяснить. Просто не в состоянии...

В каюте установилась гнетущая тишина. «Ладно, хватит нудных рассуждений»,— подумал я, притянул к себе мальчишку и сказал вслух, обращаясь к нему:

— Черт с ним, нам не понятным до конца миром. Знаешь что, очевидна лишь одна истина: как бы мы ни мусолили данную тему, чему быть — тому не миновать.

Я щелкнул Серого по носу. Тот отбил мою ладонь.

— Сколько у тебя рук? — спросил я мальчишку.

Он несколько растерянно посмотрел на меня и ответил недоумевающим голосом:

— Две...

— А ног?

Серый не понимал, к чему я клоню:

— Странный вопрос, тоже две.

— А голов, сколько у тебя голов, я спрашиваю?