Портрет героя
Шрифт:
А потом мы узнали, что наши дали им под Москвой! А откуда узнали и кто сказал — никто не знает!
Утром дед поманил нас и говорит:
— А немцы-то — в жопе, а не в Москве!
— Правда, дедушка?
— Истинный крест!
— Ты не врешь?
— Нет, говорю вам, только молчите! И терпите — чтобы не кокнули. Они сейчас злые будут! Нюрка где?
— К подругам ушла.
— А, чтоб тебя! Найдите и спрячьте!
Мы и побежали. А на деревне поняли, что — правда! А поняли потому, что все какие-то чудные были, как выпивши, что ли. А немцы, правда, злые стали. Все
— Поплавских знаешь? — внезапно прерывает свой рассказ парнишка, обращаясь ко мне.
— Нет.
— А сам — москвич?
— Да.
— Как же так?! И не знаешь Поплавских? А он сказал: будете в Москве, скажите… Меня там все знают!
— Нет, не знаю.
— Ну вот… Пришли в один день в деревню к нам эти Поплавские, сам отец, мальчик, девочка и мама ихняя. И были они евреи. Каждое лето у нас в деревне на даче жили. Спрятались сначала в школе, потом думали идти в город. А дорога — через нашу деревню. И только они устроились, как наш полицай пошел зачем-то мимо этой школы и увидел их.
— Евреи? — спрашивает.
— Нет, мы грузины. Там и родились.
— Документы!
— Нету документов.
— Пошли! Сказал он и повел их в комендатуру.
И там немцы сказали: «Гут»!
— Мы не евреи, — сказал Поплавский, — мы грузины!
— Расстегни штаны, — сказал полицай, и тут они все заржали.
А к вечеру повели их в лес, и маленький мальчик все плакал и вырывался у немцев. Вырвется, отбежит вперед и на колени перед ними становится.
— Простите! — просит. — Не убивайте! Что я вам сделал?
А те хохочут.
— А кто рассказал? — спрашивает дядя Ваня.
— А полицай… Ну, привели их к силосной яме и поставили на колени, а головы нагнуть велели. И тут этот Поплавский упал, как только они выстрелили, и остался жив в этой яме… А остальных, кто не упал, они еще раз прострелили в затылок. А этот старший Поплавский вечером в лес ушел и там хоронился и жил там в землянке, где уголь жгли… Так и спасся.
Старший спокойно рассказывает все это, а младший в такт его рассказу кивает головой.
— Рядом с нами тоже немцы жили. Утром приходят к нашим, вроде как в гости. Потом опять зашли. Что-то лопочут и давай искать… Все перерыли. И ушли… Дед и говорит мамке: «Плохи дела! У соседей у немца сигареты спи… Ну, словом, пропали». Мамка тут же нас в этот вечер и спрятала. Увела на кладбище в сторожку, что при церкви. Залезете, спрашивает, на чердак? Мы говорим, залезем. И Митьку она нам подала… Мы долго сидели — день и ночь. А наутро услыхали выстрелы… несколько раз… И мы плакали… и все сидели… и шевелиться боялись. А потом дед пришел: слезайте, говорит, и ведите себя ниже воды и тише травы, и от немцев — подальше.
А потом мы узнали, что кто-то из немцев увидел у Кольки-соседа сигарету. Они его взяли и пошли по домам. И к нам заходили, но нас не было. Взяли десять мальчишек и всех спрашивали: «Кто украл сигареты?» Те плакали и говорили, что не брали. Тогда их всех посадили в машину и держали там… на холоде… всю ночь. Утром согнали
Младший качает головой. Какое-то время мы молчим.
— А как вы в Москве оказались? — спрашивает дядя Ваня.
— А ты нас в милицию не сдашь? — спрашивает старший.
— Я не легавый.
— Когда наши пришли, первым делом повесили старосту и тех двух полицаев. Их поймали уже на станции, они были в нашей военной форме. Их бы так и не нашли, но они напились и подрались, и их забрал патруль. А когда их повели, наши деревенские узнали. И мы там были на станции, когда ее разбомбило. Зерно горело, ну, мы и тушили, и на саночках домой увозили… А потом настал голод… Все чисто подъели. Дед наш помер. А мамка плачет и говорит: как хотите, а я вас в куски пошлю… Там хоть, может, спасетесь, а тут мы все сдохнем. А мы плачем, мы, говорим, лучше с тобой, мама, помрем. А она — свое. Я сама, говорит, так спаслась с Нюркой. Собирала кусочки в Москве и выжила, а здесь бы сдохла! И вы выживете, если до Москвы доберетесь. В Москве ведь не подыхают на улицах-то, не Ленинград ведь это… В Москве, говорят, как кто на улице упадет, так заберут в больницу и там кормят. Многие, говорят, нарочно падают, чтоб их там кормили… Вот и вы пойдете… Я вам адрес каждому зашью в ладанку… Только держитесь все вместе!
— Ну и где же собираете?
— Сначала не знали, а потом люди научили. Вы, говорят, по квартирам не ходите. Там сами голодают. А просите у военных столовых и у военных магазинов. Там вам каши накидают, и вы ее ешьте, с собой не носите; а у военных столовых корочек наберите. А у церкви вам денег дадут, кто может… А в электричках и в метро вы цельные шапки денег наберете — пойте только. А на рынке на эти деньги корочки купите или хлеба. И эти корочки сушите да матери посылайте посылками с почты. И мать у вас не помрет. Так многие делают. И мы так стали делать, спасибо людям!
— И поете?
— Поем… Митька поет очень хорошо «Как под звуки военной тревоги родилася красавица дочь» и «У детской кроватки…» А мы только подпеваем да смотрим, чтобы милиция нас не забрала.
— А где же прячете?
— Что?
— Ну, корочки и деньги?
— Не сердись, дяденька! — Старший нерешительно переминается. — Мы тебе не скажем… Мы прятали в одном месте, да нас обокрали…
— Я не вор, — глухо говорит дядя Ваня. — Я сам корочки собирал… Ну, а весной что делать будете?
— В деревню поедем! Корок наберем — много! И увезем все… На деньги, что насобираем, картошки купим! — мечтательно говорит старший. — Семян купим, огород посадим — и будем жить! — Он улыбается.
Ходики на стене показывают без десяти десять.
— Идти надо, — говорит Большетелов.
Он встает, встают и дети, надевают свои зипуны, туго подпоясываются кушаками и один за другим по очереди подают руку, дяде Ване.
— Заходите, — прощается с ними дядя Ваня.