Портреты без рамок
Шрифт:
И тем не менее кампанию развернули такую, что до сих пор два великих народа смотрят друг на друга с величайшим предубеждением.
В комиссии на людей кричали: «Вы покрываете пособников Сталина!» Людей запугивали, над ними издевались. В 1957 году покончил с собой талантливый ученый-биохимик из Стэнфордского университета Уильям Шервуд. Он оставил записку, что не сможет перенести открытых заседаний комиссии, которые должны были передавать по телевидению. В комиссию Шервуда вызвали только за то, что в 1934 году он помогал отправлять медикаменты в Испанию. Возмущению тех, кто знал покойного, не было предела, вместе с ними возмущались и члены комиссии: они сожалели, что погиб «свидетель, который многое мог рассказать о подрывной деятельности». Вдову Шервуда, когда она выразила желание сделать в комиссии заявление от имени четырех детей погибшего, выслушать не пожелали…
В том же 1957 году скончался Джозеф Маккарти, человек,
Звезда Маккарти начала закатываться при Эйзенхауэре: потеряв чувство меры, он посягнул на высшие эшелоны власти, перестал уважать какие-либо авторитеты. Администрация умело воспользовалась бесцеремонными, непродуманными действиями сенатора, возомнившего, что ему дозволено все. В Конгрессе неэтичное поведение Маккарти подвергли осуждению коллеги — они решили отделаться от него, ибо ждать от «сумасшедшего» можно было что угодно. В 1956 году Маккарти еще собирался баллотироваться в кандидаты в президенты, но к тому времени его уже списали по всем статьям и всерьез не воспринимали. Хронический алкоголизм усугубил бесславный конец.
Но с уходом Маккарти с политической арены, а потом и из жизни не прекратила действовать родившаяся раньше его и пережившая его система «разоблачений». Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности продолжала активные операции. С 1955 года, когда ее председателем стал демократ Фрэнсис Уолтер, комиссия, фактически, превратилась в постоянное подразделение политической полиции, лишь замаскированное под орган законодательной системы. Методы «разоблачений», впрочем, остались старыми, а объекты — только «коммунистическими». Уолтер мог допекать членов Национального совета христианских церквей, преследовать известного певца Питера Сигера, с пристрастием допрашивать 110 учителей из Калифорнии, но повторял утверждения своих предшественников, что ку-клукс-клан и профашистские объединения вне ноля его патриотической активности, так как являются «внутренними» организациями: в его понимании это означало отсутствие «руки Москвы». Все правые силы давно стали союзниками комиссии, и никого не удивило в 1961 году пикетирование Белого дома молодчиками из Американской нацистской партии. Они хотели поддержать комиссию, против действий которой нарастал протест. Возник и начал работу Комитет граждан за защиту американской свободы, члены его доказывали антиконституционный характер комиссии. Было нелегко: те же фашиствующие элементы не ограничивались только угрозами, совершали нападения, терроризировали (секретарю Комитета Франку Уилкинсону даже отказали в этой связи в страховке жизни). Но протесты продолжались. Мощные студенческие демонстрации под лозунгами ликвидации комиссии прошли в Сан-Франциско, где комиссия бесчинствовала во время своих выездных сессий в 1953, 1956, 1957 и 1960 годах. Гувер поспешил окрестить эти выступления «бунтами, подстрекателями которых стали коммунисты». Но даже члены верховного суда США вынуждены были заявить, что комиссия, «возможно», превышает свои полномочия и незаконно присваивает право вольно толковать понятие «антиамериканская деятельность»: от связей с агентами иностранной державы до случайно оброненного слова…
Лиллиан Хелман, заканчивая книгу «Время негодяев», замечает: «Я написала, что освободилась от воспоминаний, вылечилась. Но это верно только в общих чертах, потому что не верю я, что можно вылечиться полностью. Прошлое, со всеми его удовольствиями, наградами, глупостью, бедами, всегда с нами, так и должно быть. Сейчас, когда я заканчиваю повествование об этом далеко не приятном периоде моей жизни, говорю себе, что то, что было тогда и что есть теперь, и годы между этими тогда и теперь, и вчера и сегодня — связаны воедино».
Годы маккартизма и сталинских репрессий заставили народы — американский и советский — держать суровый экзамен. Тысячи пали духом, тысячи стали негодяями, но тысячи выстояли. Досталось и последующему поколению. Потому что даже в период разрядки мы общались с американцами так, словно
Мы ездили в американские семьи (я тогда работал в США), чтобы поговорить с людьми по-человечески, но потом нас просили писать отчеты об этом. На приеме в доме миллионера, куда меня в середине 70-х пригласили как чуть ли не единственного русского, непонятно как оказавшегося на западном побережье в Калифорнии, лос-анжелесские бизнесмены и деятели культуры задавали вопросы на уровне их детей, с которыми я встречался накануне в школе: знания тех и других о нас и нашей «экзотической» стране были в лучшем случае равны нулю, в худшем — построены на информации комиссии. Но интерес к общению был огромный. Работники Голливуда, известные актеры, режиссеры, могущественные администраторы студий охотно шли на контакт, ибо встретиться с русским в свободной обстановке — не на официальных переговорах или во время конференции, где выступающие изощрялись во всевозможных взаимных обвинениях, — было так же интересно, как с инопланетянином.
И все же настоятель тихого монастыря, расположенного в живописнейшем пригороде Лос-Анджелеса, прощаясь со мной после многочасовой беседы (где затрагивались темы от декрета советской власти об отделении церкви от государства до отношения к неопознанным летающим объектам), сказал, что вряд ли когда еще придется поговорить по душам — друг от друга далеко и встретиться трудно — и не знает он, как долго будет продолжаться разрядка. И был прав, потому что потом наступил «переходный» период администраций Форда и Картера, а затем «вторая холодная война» первых четырех лет администрации Рейгана. И я не видел того настоятеля более десяти лет, а встречи с ним помню. Но помню и почти случайный разговор с ученым-физиком в Лос-Анджелесе, который, придя к приятелю, преподавателю истории, неожиданно застал там в гостях русского. Полвечера он отмалчивался, потом постепенно втянулся в разговор, но под занавес все-таки уныло «пошутил», что ему придется, учитывая профиль работы, сообщить кому следует о, пусть нечаянной, встрече со мной. Этого человека я видел первый раз в жизни, а с инженером-программистом в местечке Нью-Рошель в 17 милях от Нью-Йорка мы прожили в соседних квартирах шесть лет. Старшие наши дети играли вместе во дворе, посещали детский сад и школу, младшие рождались почти одновременно, мы ходили друг к другу в гости, дарили подарки к праздникам. И когда я уезжал после окончания командировки домой, он также признался мне, что вынужден был поставить администрацию фирмы, па которой работал, в известность о наших дружеских отношениях (и я, конечно, тоже знал о наших инструкциях в отношении общения с иностранцами). Но радость простого человеческого общения ограничениями и запретами остановить, в общем, невозможно.
Трудно сходиться целым державам, но отдельным людям ото делать легче. Контакты, конечно же, надо не затруднять, а делать естественной формой общения. Задачу поиска путей и средств разрушения стереотипов «холодной войны» решать необходимо, хотя понятно, за один присест этого не сделать. Но другого выхода нет. Начинать надо — и в первую очередь, вероятно, с истории наших отношений, особенно с отношений в трудные периоды. «Эра маккартизма» — один из таких периодов, о нем надо узнавать больше, одновременно не оставляя белых пятен в собственной истории. Под запретом не должна оставаться информация, содержащаяся в американских фондах и в спецхранах наших библиотек.
И вновь — страницы книги Лиллиан Хелман: «Много жизней было сломано во время действия маккартистов, но, как и после Уотергейта, большинству американцев казалось, что их правосудие все-таки торжествует, что бы там о нем ни говорили за пределами страны. Неверно, что когда звонит колокол, он звонит по тебе: если бы это было так, мы не избрали бы президентом несколько лет спустя Ричарда Никсона — одного из сообщников Маккарти. Не случайно вместе с Никсоном к власти пришла группа людей, по сравнению с которыми маккартисты… выглядели, словно озорники из младших классов. Изменились имена и лица, ставки стали больше — еще бы, ведь на кону стоял Белый дом. Но вот прошло какое-то время после скандала с этим президентом, скандала, размеры которого все еще трудно определить, и мы также почти забыли об этом. Мы, американцы, — люди, которые не хотят забивать себе голову прошлым. В Америке не принято вспоминать о мрачных моментах истории: если начинаешь задумываться — тебя считают ненормальным…»
Совсем недавно в нашей стране неудобные книги и фильмы запрещали, «сумасшедшие» разговоры приглушали, замалчивали ошибки, обходили стороной противоречия, на информацию о злодеяниях периода культа личности наложили табу.
Ветер перемен сдул предупреждающие дощечки, устояли лишь отдельные бетонированные заборы, но и за их высоченными стенами стали видны подстриженные газоны, по которым рано или поздно можно будет ходить всем. Это будет, вероятно, когда мы полностью уверуем, что «время негодяев» нигде и никогда не повторится.