Поселок на трассе
Шрифт:
Подошли к окраине поселка, которую Таранкина назвала хутором.
— Хорош хуторок под многоэтажками, — одобрительно присматривался Иван. — Еще денек и дотянем до города. — Снисходительно оглянулся на Таранкину. — Ты ж не на стройку собралась, целину поднимать, а так — світ за очі, дома наскучило, давай, где веселее.
— Тебе хорошо рассуждать, ты рабочий товарищ, в поте лица, у вас все там в поте лица, передовые, выполняющие, перевыполняющие; ты, знаешь, ты как в авторалли — дух захватило, оглянуться некогда.
— А ты?
— Я?
…Я— Прочти лучше свои…
— Свои? Хорошо.
Любимый мой, Единственный, надежный…— Это я о тебе, Иван! — рассмеялась Таранкина.
— Спасибо. А дальше?
— Дальше? Я не знаю, что дальше… Иду и думаю, что дальше?
— Не пойму, о чем ты?
— О чем?.. О стихах, конечно. О рифме. Не люблю угадываемые рифмы. Вообще — замечаемые. Это должно быть, как дыханье в песне.
Дом Таранкиных виднелся уже на холме, но Ларочка повела Ивана в обход боковыми улочками. Впереди, у ворот ближайшей усадьбы, вихрастый мальчишка лихо орудовал инструментом, прилаживая к старому велосипеду старый, до блеска надраенный моторчик. Облитый машинным маслом двигатель то судорожно вздрагивал, задыхаясь от оглушительных выхлопов, то замирал на долгие, томительные минуты. Вокруг толпились болельщики, подавая советы, строго оценивая работу. По соседству, на изрытой дождями скамейке, сосредоточенный хлопец мастерил роллер, приделывая к дощечке шариковые подшипники: поодаль малыши гоняли по дорожке самодельные автоприцепы.
— Республика Кудь! — остановилась Лара. — Ты знаешь, Иван, что такое республика Кудь?
— Причем тут республика? Семен Кудь строил ваши мастерские в общественном порядке…
— Эх ты — ваши-наши. Второй год в нашей школе, до сих пор ваши-наши.
— Я сказал, как было.
— Точно, Ваня, было. У тебя все точно. Мастерские — точно, а республика Кудь мне придумалась. Не придумалась, а прочитала книгу и подумала, что у нас тоже. Тут целая улица Кудей, заводская сторона, мы выросли здесь, играли с детьми Кудей… Когда в школе проходили прошлое, революционные времена, диктатуру пролетариата, мне представилось: диктатура — это дядя Кудь. И все стало понятно. Вез наглядных пособий.
— Любишь слова говорить.
— Да, люблю. Собираю. Разные. Стихотворные. Уличные. Школьные. Слова — чудо. И текущие валом, в толпе. Есть насущные, как хлеб. Есть тревожные, родные, как детство: мама, май, люблю. Раньше слово «мама» было улыбающееся, нежное, ласково прикасающееся. А теперь просто мама, само по себе…
Иван молча смотрел на нее: незнаемая Лара, играет словами, как играла в мячик. Слова — вкусные и невкусные конфетки?
— Ты любишь читать старинные романы, ну, Диккенса, Вальтера Скотта? — Ларочка шла совсем
— Раньше, в детстве, ну, в пятом-шестом классе, я любила читать давние романы.
— Я не люблю выдуманного.
— А не выдуманное — это выдуманное с фамилиями. Ты почему ухмыляешься?
— Подумал о республике Кудь.
— Ну и что? Я знаю, что делать, когда думаю о Кудях. Утром слышу их голоса — значит все на месте.
Гул, выхлопы, выкрики, велосипедный моторчик взъярился и заглох.
Пожилой человек, седеющий, но по-мальчишески проворный, как все на Моторивке, подошел к ребятам.
— Дядя Кудь, дядя Кудь, — засуетились хлопцы, — скажите Тимке, нехай цилиндровые кольца подгонит. А то он мотор начистил, а в середке что?
— Дядя Семен, мы вас еще сдаля приметили, как вы шли!
— Подскажите Тимке искру проверить, дядя Кудь. Маслом мотор позалнвал, аж течет, свечка замызгана, контакта нет, откуда ж искра?
— Эх, вы слесаря-механики, в мастера собираетесь, нечисто работаете!
— Так это ж вчера бурей пылюгу нагнало, кругом занесло.
Семен Терентьевич занялся моторчиком, проверял его на слух, не заметил Лары.
— Доброго здоровья, дядя Семен!
— А Ларочка-соседочка! — поднял голову Семен Терентьевич. — Что это одна сегодня?
— Я не одна, Семен Терентьевич.
— Вижу… Но я про Любу спросил. Поссорились?
— Ничего не поссорились. Люба своей дорогой, я своей.
— Повырастали, свои дорожки искать стали… А вы, что ж, молодой человек, наших девчат провожаете, нас знать не знаете? Что-то не припомню вас по школе.
— Я из зареченской в новую перешел.
— Многие в новую горазд. Заманчиво.
— А вы забыли про нас, — упрекнула Лара, — совсем забыли, Семен Терентьевич!
— У меня теперь своя школа на заводе, целый выводок таких, как вы.
Мальчишки оттеснили Лару.
— Понаходили тут, работать мешаете!
— Я загляну к вам, Семен Терентьевич, на малышей посмотреть, — уже отойдя оглянулась Таранкина.
— Заглядывай, не откладывай, время бежит!
Совсем уж близко дом Таранкиных.
— Время бежит, — снова оглянулась Лара, — постарел, седеет; мне больно, что он седеет… Тебя пугает, Иванко, что время бежит?
— А тебя пугает, что я поседею?
— Дурак. Мальчики не седеют и не стареют. Они навсегда остаются нашими мальчиками. Будем вспоминать: «Ой, какие были у нас мировые мальчики!»
К усадьбе Таранкиных подкатила «Волга».
— Ну, гуляй, Ваня, я не хочу, чтобы отчим видел тебя, начнутся всякие противные расспросы.
— Сказать тебе слово на прощанье? — не уходил Иван. — Твои парижские очки у меня в кармане, со вчерашнего дня; ты даже не вспомнила! — он протянул Ларе «зеленые консервы». — Носи на здоровье.