Поскольку я живу
Шрифт:
– Чего?! – опешил Фурсов, буквально осев под ее взглядом.
– Ничего! – она откинулась обратно на спинку дивана. И разлепила губы, пытаясь говорить снова спокойно: - Влад, я не уйду из проекта, хотя бы потому, что вовсе не желаю подставлять ни его, ни всех вас.
– Да мне начхать на проект! – выпалил басист. – Я расскажу тебе одну вещь, ее никто не знает, даже пацаны. Только я, Таранич и его батя. Ты послушаешь?
– Скажи мне, кто твой друг… - хмыкнула Полина и сцепила на груди руки. – Пока своего не получите – не успокоитесь.
– Да, мы с ним зануды те еще, - Влад устало потер лицо ладонью. И все-таки потянулся к своему
– Моих иллюзий давно не существует, не без его, кстати, помощи, - отозвалась Полина и упрямо выдохнула. – Все остальное – его проблемы.
– Хорошо. Я понимаю, - кивнул Влад. – В общем, он тогда… у него клиническая смерть была. Но он справился. Его вытащили. У нас горели контракты, гастроли, все дела… потом такие суммы неустоек платили. И кое-как вылезли. Ванька много беды наделал. Он три года играл с огнем, с тех пор, как вы расстались. Сейчас – это была его попытка как-то… не просто вернуться, а реабилитироваться, что ли. Он молчит, он с тех пор, как уехал в Торонто, в основном, молчит. А я знаю. У него чувство вины такое, что на всех хватит. Он ведь не учиться уезжал, все бросив, а в клинику. Его отец устроил, чтобы поменьше шума было, чтобы анонимно. Мы тогда через самое страшное прошли, я его похоронил почти, и Дмитрий Иванович тоже… Похрен на группу, Штофель. У меня лучший друг чуть не сдох от наркоты. Я ему искусственное дыхание делал, а сам хоронил уже. Раз за разом, при каждом вдохе – хоронил.
Она слушала его, опустив голову. Отказывалась верить, что Влад говорит об Иване. Тот Иван, которого она знала… он был другим. Он обещал ей. Впрочем, он обещал ей не только это.
А в висках продолжало долбить повторенное несколько раз: хоронил, хоронил, хоронил.
Ваньку? Ваньку?!
Полина медленно подняла глаза на Фурсова и проговорила:
– Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты облегчила мне задачу – не создавать ему проблем. Сегодня… сегодня я не имею представления, где его искать. Черт подери, дежа вю какое-то. Он тогда тоже сбежал, Поль. Мы его сутками искали. И знаешь, что он попросил, когда только-только пришел в себя? В реанимации еще, под капельницей, едва с того света. Это только я знаю, я никому не говорил…
Она молчала, не отводя от него глаз.
– Он попросил тебе не рассказывать.
Переключатель в ней щелкнул.
– До конца записи я перееду в другую гостиницу, - негромко проговорила Полина, очень по-деловому, будто подводила черту. – В Киев вернусь другим самолетом. Что еще я могу сделать?
– Я не знаю, Штофель. Правда… Разве что, закрыть собой амбразуру, когда Рыба-молот начнет его расчленять… если он появится. Хотя эта амбразура пожизненно моя.
– Я поняла.
– Злишься?
– Ну что ты, я просто в эйфории
– Если это он тебя бросил, то ты не виновата. Он все – сам. Только я с Ванькой всю жизнь, я в это не верю, Штофель.
– У тебя всегда есть шанс спросить у него самого.
– Это если я найду его живым и по возможности здоровым.
– Так ищи! – вспылила Полина. – А ты воспитываешь меня!
– Черт, - Фурсов мрачно, но уже почти беззлобно, с долей обреченности усмехнулся. – Вот как он на тебя, такую язву, повелся, а?
– Вероятно, поэтому он от меня и свалил, - в тон ему пробормотала Поля.
Влад хохотнул. Допил пиво одним махом и сказал:
– Ладно. Я Маринку предупредил, что Ваньку ищу. А ты возвращайся. Тебе сегодня с Комогоровым лабать на пару.
Полина послушно поднялась и вышла из бирхауса.
А в студии, механически отрабатывая партии вместе с Тарасом, как ни пыталась, не могла не думать о том, что услышала от Фурсова. Растерянность охватила все ее мысли. В голове все еще не укладывалось. И с тем, что Иван ее бросил, совсем не сходилось. Она понятия не имела, что все это значит, и как ей быть дальше, и где сейчас может быть Иван. И возвращалась в исходную точку: что все это значит. Злилась, снова злилась, как пять лет назад, потому что он опять ее бросил. И сходила с ума в этом замкнутом круге. Она бродила в нем на поводке, который был в руках у Ваньки. Всегда, даже когда была ему не нужна.
Глава 15
Нужна была правда. Наверное, с самого начала нужна была правда. Ей и ему.
А он заврался. Врать, что не любишь, – дело неблагодарное. Особенно, когда ни разу так и не сказал этого вслух. Он ведь, и правда, так и не произнес своими губами такое необходимое ей, чтобы жить: «Полина, я тебя не люблю».
Он вообще не говорил. Отделался смс-кой.
Из него никудышный лгун, никудышный актер, никудышный мужик. Ни на что не способный и ни на что не пригодный. Поступки – половинчатые. Принятые решения – ломаются от ветра. Обещаниями подтереться можно. Ради чего?
Ради того, чтобы сейчас сидеть на скамье в Тиргартенском парке возле крошечного прудика и рассматривать таблички на деревьях с их номерами. Эта нумерация выглядела и смешно, и жутко. Людей считать запретили нашивками на пижамах, но понавешали табличек на стволы. Жуть.
Иван закрыл глаза, отвлекаясь от мельтешащих перед ними цифр и ветвей, ставших свидетелями вспышки безумия на его лице. Что угодно, лишь бы отвлечься. Что на свете угодно – лишь бы не думать.
Там, выше по Хофегераллее есть еще лужайка для нудистов. Тоже забавно. Обнаженная плоть среди стволов с табличками. Параллельная реальность.
А он что-то хотел. Вспомнить бы что. Пульсация в висках не утихала, мешая выдохнуть. В каждом ударе По?линым голосом: «Деньги. Деньги. Деньги. День-ги».
Какие нахрен деньги? Те, что у него в кармане лежат. Зачем ему ее деньги? Что она вообще хотела этим сказать? Ведь в студии показалось, что понял, почему же сейчас вернуть это понимание не может? Таблички чертовы сбили? Да нет, это сам табличками сбивал.
Поймал он себя шарящим в кармане куртки, чтобы достать гладкий белый картон, а вместо него наткнулся на телефон. А здорово было бы – как тогда, на одесском вокзале, зашвырнуть его в урну, да тут и урны нет. Лес есть, а урны нет. В пруд, что ли, выбросить с конвертом вместе?