Поскольку я живу
Шрифт:
– Иван! – раздался вскрик Фурсы. И он, бросив гитару Комогорову, рванул за Ванькой, одновременно с этим, среди всеобщего гомона Полина различила жуткий, тяжелый голос Рыбы-молота:
– Если он опять под кайфом, я его грохну!
Полина вздрогнула, будто его уже убивали. Или ее саму. Она снова обвела ошалевшим взглядом всех присутствующих. Те выглядели едва ли менее огорошенными. Хуже всего – оставшиеся участники самой «Меты».
В этой давящей тишине поплыли минуты – долгие, мучительные, будто натягивавшие нервы вместо струн на гитарный гриф. До того момента, пока в студию не
– Я не догнал его, - едва ворочая губами, сообщил он. – Этот придурок сразу в машину сиганул и уехал.
– Позволять ему прокат было дерьмовой идеей, - пробурчала в ответ Таранич.
– Так а чего? Мы ждем или… - медленно протянул Жора.
– Мы?! Ждем? – выпалила Рыба-молот, метнув на него хищный акулий взгляд. – Да хрен ему. Давайте, значит, отрабатывать по частям. Мартин, - она перешла на английский, - записываем партии?
Геллер, застывший в замешательстве, медленно кивнул. И предложил начать пока с виолончели, отправляя остальных на перекур. Когда они выбирались из помещения, По?лин слух уловил злой Маринкин шепот, продолжающий вещать уже Владу, будто бы тот был виноват, недоглядел, не успел вмешаться: «Единственное оправдание, которое я приму, - это если его драгоценная мамаша все-таки сдохла. Остальные причины – нихера не уважительные».
Полина с ужасом понимала, что все ее намерения оставаться равнодушной превращаются в прах. Вместо такого желанного покоя она чувствовала, как к горлу подкатывают паника и боль. И абсолютная уверенность, что чувствует она сейчас не только за себя. Где-то по берлинским улицам несется Ванька, и в его горле так же бьются паника и боль.
– Ты слышала, что она сказала? – догнав ее, забормотала «вторая скрипка», сунувшись к ней своей любопытной мордочкой. – Неужели правда?
– Тебе-то какое дело! – сердито проговорила Полина.
– Альбом же… - растерялась Рита.
– Переживаешь за гонорар?
– Ну ты-то чего?
– Да ничего, - отмахнулась Поля. – Прости, голова болит… спала плохо.
– Кто-то вообще не спал! – рявкнул нарисовавшийся возле нее Фурса и ухватил за локоть, потащив от остальных музыкантов, объяснив всего двумя словами: - Разговор есть!
– Рехнулся? – дернула она руку. – По-человечески разучился?
Он ее не отпустил. Только остановился. И она получила возможность лицезреть его растерянную и злую физиономию во всей ее сомнительной красе. Но сейчас понимала, что прячется за растерянностью и злостью. Страх. Жуткий неконтролируемый страх. Фурсов только подтвердил ее догадку, процедив сквозь зубы:
– Если с ним что-то случится… Господи, ну какого ж черта ты приперлась на это прослушивание!
– Каждый живет свою собственную жизнь, - огрызнулась Полька и снова дернулась. – Отпусти меня!
На этот раз Влад послушался. Пальцы отцепил. Даже руки вверх поднял в извечном жесте капитуляции.
– Ты дашь мне полчаса?
– И ты, в конце концов, оставишь меня в покое и прекратишь обвинять во всех смертных грехах?
– Я буду очень стараться.
Полина согласно кивнула. Влад перевел дыхание.
– Пойдем, - позвал он. – Тут бирхаус рядом есть, мы с Ванькой заглядывали пару раз. Не хочу при посторонних, - и
– Идем, - она тоже глянула на Риту. От нее избавиться хотелось определенно.
Пивнушка и правда находилась рядом. Совсем немного не доходя до Постдамер платц. И из ее окошка, под которым они устроились на ярко-красном диванчике за таким же ярко-красным столом, хорошо виднелись глянцевые высотки площади.
Сделав заказ, Фурсов сцепил руки и, с видимым усилием пытаясь выглядеть сдержанным, уставился на эти самые здания, чтобы видимое стало реальным. Но у него это явно не получалось. И когда он заговорил, то стал смотреть на Полину в упор. Хотя и без неприкрытой враждебности.
– Не объяснишь мне, что у вас вчера произошло?
Полина подавила возмущение, рвущееся наружу, от его бесцеремонности и проговорила спокойно, насколько могла:
– С какой стати я должна тебе что-то объяснять?
– С такой, что я просил тебя не соваться! Ведь просил же! Еще тогда, в марте, когда ты пришла на прослушивание, я знал, чем все закончится. И уговаривал тебя не лезть. Ты со мной не согласилась – и это твое право. А Ванька держался все это время. Черт! У него так хорошо все получалось! А сегодня ни с того ни с сего как с катушек слетел! Ровно через несколько часов после того, как я засек его под твоим номером! Реально, с какой стати я спрашиваю!
– Где ты его засек? – переспросила Полина.
– Под дверью у тебя, Штофель! В четыре утра! Нормально, вообще?
Полина вздрогнула и отвернулась. Сглотнула, вдруг ясно увидев перед глазами Ванину фигуру у ее номера. Но этого не должно было быть. Выгонять ее, чтобы торчать под дверью?
Бред!
– Я его туда не приглашала, - мрачно сказала она.
– Да я как-то догадался! – сердито выплюнул Фурса и замолчал, снова уставившись в окно.
Им принесли пиво. Поставили по бокалу перед каждым. Но кто там на то пиво смотрел? Владу отчаянно хотелось курить, и он шарил глазами по столу в поисках пепельницы. Но долбаные фрицы защищали своих сограждан от вреда сигаретного дыма. Во всяком случае, в стенах этого бирхауса.
Он снова с тоской глянул на Полину и заговорил:
– Я не знаю, что у вас случилось. Он никогда не рассказывал. Просто однажды у него будто предохранители сгорели. Если сейчас с ним будет то же самое, я тебя придушу, ясно? Я его уже однажды почти потерял, второй раз… не хочу.
– Знаешь что! – зашипела она, наклонившись к Владу через стол. – Я понятия не имею, от чего у него предохранители сгорели! Но не надо к этому приплетать меня! Это он загонял меня, как кролика на охоте. Это из-за него я рассталась с мужчиной, с которым встречалась год. Это он пришел в мой дом. Это он позвал меня замуж. И это он меня бросил за несколько дней до чертовой росписи, ничего не объяснив, и даже не счел нужным сказать мне об этом в глаза. Смелости сказать правду тебе, видимо, тоже не нашлось. Поэтому идите вы оба к черту!