Поскольку я живу
Шрифт:
«ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ
о расторжении брака
18 мая 1989 года я вступил в брак с ответчицей, Мирошниченко Людмилой Андреевной, и проживал с ней совместно до января 1992 года.
От данного брака детей не имеется.
Совместная жизнь с ответчицей не сложилась по причинам личного свойства.
Брачные отношения между нами прекращены с декабря 1991 года, общее хозяйство не ведется.
Дальнейшая семейная жизнь и сохранение семьи невозможны. Спора о разделе имущества, являющегося нашей совместной собственностью, нет.
В соответствии со статьями 39, 40 КоБС УССР и руководствуясь статьями 4, 5 ГПК УССР,
ПРОШУ
расторгнуть
Приложения:
1) Свидетельство о браке.
2) Квитанция об уплате госпошлины.
3) Копия искового заявления для ответчика».
… Вера Генриховна однажды, когда ему было совсем немного лет, сказала не слишком умную фразу – особенно неумную, если произнести в присутствии ребенка: в мае жениться – всю жизнь маяться. Глупость такая. Хотя и брякнула о собственных работодателях, чью жизнь наблюдала годами. Их пример, как ей казалось, доказывал действие закона.
Мирош ни о чем подобном не думал никогда. И, наверное, не запомнил бы, если бы в его классе не училась девочка по кличке Пчела Майя, которую все считали неудачницей. Сейчас по-дурацки вспомнилось.
Они ведь и правда оба промаялись друг с другом. И его умаяли.
Май, что ли, виноват?
Нет, виноват сам Ванька. Его вина. В том, что родился. Наверное, за то мать и ненавидела. Соблазнилась перспективой сыном удержать мужа в семье. И расплачивалась за свою слабость всю жизнь, заставляя платить и окружающих. Его и правда было за что ненавидеть. Никого счастливым не сделал. Несчастными – всех. Одним только фактом своего рождения. Глобальный сбой в замысле этой Вселенной. Действительность раздваивалась.
В первой – его не было, отец давно и счастливо женат на Татьяне Витальевне. И у них замечательная дочь-музыкантша, известная в мире. Это уравнение не исключало того, что и Мила отхватила бы свое со временем.
Во второй – он есть, отца – нет, Мила – бесприютна и одинока, а Полина – никогда не оправится от той боли, что он ей принес. И где-то на этой земле растет еще один ребенок, не любимый матерью. Такой же неприкаянный?
Мирош чертыхнулся и дернулся к непочатой бутылке водки. Наливая ее в стакан, из которого пил воду минутами ранее, пытался унять вспышки в своей измученной голове, кружившие отдельными фразами.
Они тревожили его, похожие эти мальчики – сын не того отца и сын отца, который отрицал его существование единственным иском.
Лицемерие – писать об отсутствии детей, когда жена уже несколько месяцев беременна. Как она его вынудила остаться? Куском мяса, ребенком не признаваемым?
Оставив горькую, Иван снова взялся за документы. Да, все правильно. Брачные отношения прекращены с декабря. Должно быть тогда уже трахал свою – собственную – Зорину. И мать тоже, потому что она забеременела не позднее января. В марте – и не знал? Как он, черт дери, мог не знать в марте, если женщина, желающая удержать, сказала бы, едва сама поняла?
Но это не помешало ему подать на развод.
Не помешало ему…
Мирош застыл на месте, уронив лицо в ладони, четко представляя себе Дмитрия Мирошниченко, такого, как он, двадцатишестилетнего, – по фотографиям и в жизни, когда он стал его папой. Любящим? Привязанным? Не оставившим? Никогда в действительности не оставлявшим?
И теперь уже уравнение не складывалось двумя неизвестными.
Брачные отношения прекращены с декабря.
Совместных
Спать с обеими женщинами, желая развестись с одной и жениться на другой? Дмитрий Мирошниченко – которого он знал всю свою жизнь? Который вырастил его, такого, как есть, не желающего тратить себя на чужое, когда есть свое? Январь. Февраль. Март. Почти три месяца.
К черту, должен был знать! И не подавал бы иска с такой формулировкой в этом случае! Сейчас Иван был в этом уверен. Человек, который был с ним в Торонто, который вытаскивал его из того дерьма, куда он по своему скудоумию угодил, не подавал бы иска. Он мог любить другую женщину. Мог бы даже развестись со временем. Но этой фразы нигде не прозвучало бы никогда.
В виске неприятно запульсировало. Будто бы нерв задергался. Или это осознание в нем задергалось?
«Ублюдок», - не раз шипела мать ему в лицо с тех самых пор, как он стал показывать характер. Ему. Сыну любимого мужчины? Она ведь всю жизнь по мужу страдала, как полоумная. Голосила по-бабьи в телефон, когда отец окончательно ее бросил. Угрожала что-то сделать с собой, сводя с ума и Ваньку. И не лю-би-ла. Никого, кроме своей драгоценной персоны.
Иван выдыхал сигаретный дым, чувствуя, как от него дерет горло, – бог его знает, какая по счету уже сигарета, а водки так и стоит полный стакан. Вспоминал, что так и не выпил. А если б выпил – не думал бы. И тогда в его голове раздавался отчаянный По?лин голос, который снился ему так часто, что даже подумать страшно:
«Не люблю никого. Себя не люблю. Я даже ребенка своего не люблю. Потому что он не твой».
Потому что не твой. Сын не любимого мужчины.
Все это превращалось в какую-то бурлящую смесь, ворочающуюся в его кровеносной системе, от которой внутри горело. Если протянуть вперед руки, то под сложным, черным, тяжелым узором татуировок, кажется, и правда шнуры вен ходуном ходят. Вен, в которых содержится генетический материал, превративший его из юноши, способного мир перевернуть, в мужчину, который этот мир разрушил.
Декабрь-январь-февраль-март.
Месяцы, в которые что-то произошло такое, отчего он сегодня – тот, кто он есть.
Отец не знал.
Не знал.
Он совершенно точно не знал.
Не мог знать.
Но если допустить… на одно мгновение допустить, что он был не в курсе, то это выходит, что январская беременность матери к нему отношения… не имела?
Они трахались последний раз в декабре!
Мирош сглотнул и метнулся к окну, распахивая настежь створку, чтобы дождь, барабанивший по подоконнику, просившийся внутрь, внутрь и пролился – вместе с потоком мыслей, доводивших его до исступления. Смочил лоб, виски, ладони, протягивая их небу. И успокаивал себя. Усиленно, целенаправленно успокаивал себя тем, что, кроме ублюдка, был награжден еще и кличкой «недоносок».
Для того чтобы родиться в конце сентября недоноском, забеременеть можно было и потом, позже. Но чертов иск подан в марте! Может быть, после подачи иска? Как ушла Татьяна Витальевна? Когда? Почему Иван сам ни разу не спросил – и тогда не спросил? Почему вместо любви – он награжден словами о ненависти?
Отца она любила – а его нет. Разве можно не любить ребенка от любимого мужчины?
Иван устал думать. Устал. Устал. Но, вдыхая влажный и свежий воздух родного города, продолжал этот бесконечный путь внутри себя, искренне веря, что не может, не хочет, не сумеет перешагнуть еще и через это. Бред. Бред! Ничего у него нет. Матери и не было. Зорина его не простит. И даже отца – мертвого – у него забирал единственный иск.