Посланник МИД. Книга четвёртая
Шрифт:
Однажды утром ко мне приехал Сиснерос и сообщил, что только что в военное министерство прибыл генеральный директор Управления безопасности и принес плохие вести.
Он привёз список с фамилиями четырнадцати военных-республиканцев.
Из них Сиснерос запомнил Фараудо, Кастильо, Морено, Гонсалеса Хила и свою, под четвертым номером.
Оказалось, что несколько дней назад этот список попал в руки полиции. Там не обратили на него особого внимания, так как в Управлении безопасности имелось много подобных
Однако в данном случае дело оказалось значительно серьезнее.
В то утро около своего дома выстрелом в спину был убит капитан Фараудо.
С ним расправились только за то, что он был республиканцем. Его имя фигурировало первым в этом списке.
Напряжение в Мадриде достигло предела.
Редкий день мы не получали сообщений, что восстание назначено на такой-то день.
Партии и организации Народного фронта срочно мобилизовывали своих членов, устанавливали ночные дежурства.
С огромными усилиями, несмотря на сопротивление военного министра, нам все же удалось поставить на наиболее важные посты верных республике военных.
К сожалению, офицеров-республиканцев, на которых можно было бы полностью положиться, не хватало.
Среди офицеров было много колеблющихся. Я лично опасался, что большинство из них примкнет к восставшим.
Каждый раз, когда поступали сведения о дне начала восстания, а такие сообщения приходили ежедневно, мы… коммунисты… организовывали по ночам службу специального наблюдения. Все это страшно утомляло и выматывало нас.
С каждым днем дебаты в кортесах становились всё более ожесточенными.
Я занимал место на дипломатической трибуне, откуда наблюдал за горячими спорами депутатов.
Однажды Сиснерос предупредил меня, что предстоит особенно бурное заседание.
Действительно, в тот вечер я стал свидетелем, пожалуй, самых интересных дебатов в кортесах того созыва.
Первым говорил Хиль Роблес – один из главарей реакции, которого безоговорочно поддерживала церковь. Он защищал предложение, выдвинутое правыми.
Я всегда испытывал к нему личную антипатию. Но в тот памятный день после его циничных и наглых обвинений в адрес Народного фронта я почувствовал ненависть и презрение к этому политикану, так бесстыдно искажавшему факты.
Затем выступил Кальво Сотело. Он яростно нападал на Народный фронт, приписывая ему преступления, совершенные правыми и фалангой.
Меня особенно поразила та часть его выступления, где он хвалил НКТ-анархические профсоюзы.
В своей речи премьер Касарес дал отпор Кальво Сотело, обвинив его в антиреспубликанской деятельности.
И наконец, от коммунистов выступила пламенная Долорес Ибаррури.
Её внешность производила на всех сильное впечатление. Она была по-настоящему привлекательна. Её простая, но сделанная
Долорес Ибаррури была женственна и в то же время производила впечатление энергичного человека.
Коммунисты вновь удивили всех…
У Долорес был исключительно приятный голос, и говорила она свободно и легко.
Её выступление, четкое и ясное, простой и понятный язык произвели в конгрессе большое впечатление.
В своей речи Долорес Ибаррури упрекала правительство в пассивности перед лицом открытого наступления реакции. Приведя множество доказательств и неоспоримых фактов, свидетельствовавших о неминуемости восстания, она прямо обвиняла его в попустительстве заговорщикам.
Я почувствовал прилив сил и энергии. Слова Долорес Ибаррури совпали с моими мыслями о положении в стране.
Выступление Долорес Ибаррури было самым сильным.
После окончания заседания в баре конгресса к нам присоединился Хиль Роблес.
Он очень хвалил Ибаррури, но все же не удержался, чтобы не высказать свою антипатию к коммунистам.
– Очень жаль, – сказал Хиль Роблес, – что такая талантливая и выдающаяся женщина находится в рядах коммунистической партии…
На что Долорес только величественно усмехнулась…
А 11 июля фалангисты захватили с оружием в руках радиостанцию и призвали к вооруженным действиям против правительства.
Как мне доложили, Примо де Ривера удалось прямо из тюрьмы сообщить ещё одному военному заговорщику Моле, что Фаланга активно поддержит военный переворот.
Особенно тревожным был отстрел фалангистами тех офицеров «штурмовой гвардии» – «асальто», которые придерживались левых взглядов.
Штурмовая гвардия создавалась как внутренние войска, и от её позиции зависело, можно ли совершить военный переворот.
Убийства офицеров выглядели, как зачистка «асальто» от левых – непосредственная прелюдия к перевороту.
Чашу терпения гвардейцев-республиканцев переполнило убийство лейтенанта Хосе дель Кастильо 12 июля 1936 года.
Гибель лейтенанта стала звеном трагической цепи политической «вендетты». Когда 14 апреля в президентскую трибуну была брошена бомба, возникла сумятица.
Кому-то из охраны показалось, что офицер направил пистолет на президента, и несчастный гвардеец был убит.
Его хоронили 16 апреля, и, хотя политические симпатии покойного не были связаны с Фалангой, та превратила похороны в свою демонстрацию протеста. Фалангистов поддержала молодежная организация СЭДА, ведомая Рамоном Серрано Суньером, что немаловажно, свояком генерала Франко.
Левые шли по другую сторону похоронной процессии, и две колонны обменивались выстрелами.
Это был такой себе вялотекущий уличный бой – предвестник будущей гражданской войны.